Дело Бутиных

Купцы не терпят насмешек над собой. Но к попавшему впросак собрату беспощадны. И явственно было всем, что не сейчас придумал московский гость эту собачью историю, что мог спьяну Ветошников и не такое сотворить. Марьин же не сговаривался с Осиповым, самолично видел, как, пропив все денежки, Ветошников отплясывал на ярмарке, приговаривая: «Только Бог без греха, эх, валяй трепака!» И шампанским улицу поливал! Очень картинно представили себе одуревшего старика с козлиной бородкой на четвереньках, тяпающего ползком за собакой. Собрание загудело, купцы подскакивали на креслах, топали пудовыми сапогами, хватались за бороду: «Ох, старый дуралей! Ох, срам какой! И тут еще честное общество мутит! Иди, проспись, Ветошников! Не мешай дело делать, проваливай, Кузьма!»

И не стихали, пока он не вскочил в ярости и, путаясь в долгополом сюртуке, не пошел к выходу:

— Ничего, вы еще побегаете за своими денежками! Тьфу на вас!

Собрание настроилось на деловой лад.

Доверенный верхнеудинских кредиторов стряпчий Платон Федорыч Телепнев в самых уважительных словах оценил представленный документ, высказался в том духе, что взаимоотношения и сотрудничество между администрацией и распорядителем дела должны установиться в полном понимании и наилучшем виде.

Доверенный томичей, присяжный поверенный Борис Еремеич Пряхин, счел нужным выразить восхищение трудами и опытом всем известного Павла Васильевича Осипова.

Старейший купец, всеми почитаемый Кирилл Григорьевич Марьин, дал краткое напутствие новой администрации и Бутиным — делать все по чести, в открытости, по совести.

Договор подписали в единогласии. В том виде, каком его Осипов составил.

А в администрацию вошли Марьин, Шешуков, Тецкий — самые крупные, самые видные и надежные люди иркутского купечества. Томичи предложили своего — Крестовникова. От верхнеудинцев прошел Кукуев. И хотя не явился, сказавшись больным, Хаминов, и хотя его родственничек покуролесил, Марьин все же высказал соображение в пользу его пребывания в администрации.

— У Ивана Степановича большой капитал вложен в ваше дело, Михаил Дмитриевич. Иван Степанович с вами, Михаил Дмитриевич, давненько сотрудничает. У Ивана Степановича и у вас, Михаил Дмитриевич, известные и высокие общественные репутации. В урон людям не сделаете. С Богом!

Само собой, что в администрацию вошел и Павел Васильевич Осипов, как доверенный московских купцов.

28

Итак, братья Бутины воротились в родной Нерчинск, оставив в Иркутске Шилова и Большакова с несколькими служащими. Шумилин, Стрекаловский и Иринарх вернулись вместе с Бутиными. Фактически главная контора со всей документацией и со всеми служащими снова обосновалась в Нерчинске. Дворец Бутиных на углу Большой и Соборной — морской мощный корабль среди других малых судов, — дворец-корабль Бутина жил обычной, размеренной жизнью, как будто не было ни штормовых ветров, ни опасных течений и никакой ураган на страшен несокрушимому корпусу судна.

Неизменно за широким прямоугольным столом на первом этаже собиралось все большое семейство; здесь всегда были накрыты приборы и для Капараки, и для Чистохиных, и для Налетовых, и для Бензиновых.

Как всегда, первой спускалась в столовую Капитолина Александровна — величественная, хотя и располневшая, — что бы ни случилось, у нее не сходит с лица доброжелательная улыбка и в голосе расположенность к людям, и движения пухлых рук плавны и осторожны. «Наталья Дмитриевна, милочка, подайте, пожалуйста, корзинку с печеньем», «Филикитаита, дорогая, заварите свежего чайку, у вас так вкусно получается!», «Иринарх Артемьевич, вы совсем ничего не едите, вот позвольте я вам положу свежей ветчинки, сделайте одолжение».

Чуть следом выходит Марья Александровна. От привычки держаться прямо и вскидывать голову всегда кажется, что она раздражена, раздосадована, на худощавом поблекшем лице холодная любезная улыбка. «Не угодно ли вам, Иннокентий Степанович, еще чего-нибудь?» Это зятю. «Ульяна Петровна, не забудьте в следующий раз вовремя наполнить перечницу». «Матвей Силыч, вон те две салфетки недостаточно свежи». Это прислуге.

Татьяна Дмитриевна к столу нередко опаздывает. На ее грубоватом загорелом лице часто выражение спешки, нетерпеливости, — вот из-за такой глупости, как завтрак, у меня там в саду все глохнет-сохнет. Не всегда она, торопясь, выбирает выражения: «А ну, где там каша застряла», «Уля, плесни молока», и, зная, что братья этого не любят, все же выходит из-за стола, дожевывая кусочек или с сухариком в руках: «Там баба за рассадой, ждет. Мерси, господа, мерсите, дамы!»

От других, но не от себя, Капитолина Александровна может скрыть, как она мечтала о материнстве, о сыне, которого вырастит, какие слезы выплакал ей в колени муж, приговоренный врачами к бездетности; сколько нужно было души и воли сказать себе: «Мои дети — оба брата, оба любят меня по-своему, и я существую для них». Для них и для девочек женской гимназии, где она уже двадцать лет попечительствует и где многим бедняжкам нужнее их настоящих матерей.