Дело Бутиных

И хмурые мысли, тяжкие воспоминания, болезненные стеснения в груди, ломота в ногах, — все немощи тела и тяготы жизни будто развеялись, отодвинулись.

Выпили травного бальзама-зензиновки. Бутин повел бородкой, подмигнул узкими глазами, — похвалил. Вот это квасок! Каждый раз, добавляя то смородиновый лист, то шиповник, то облепиху, го голубицу, то травку-чернобыльник, то горьковато-пряную шишечку хмеля, то несколько капель укропного масла, то ягоду-черемуху, — Зензинов, внося новый привкус в напиток, радовался как дитя, когда потчуемые «зензиновкой» гости, нахваливая питье и чуток как бы от весеннего духа трав хмелея, не могли определить состав даурского бальзама.

— Ну как, сударь мой? — с живостью спросил старик. — Угадали? С чего бы чуточная терпкость, а? То-то! Тут я маленько ранеток добавил, от них зимним яблоком, морозцем тянет, наподобие французского сидра, а не хуже, с сибирским прихватом! Ну рассказывайте, Михаил Дмитриевич, что в большом мире творится?

— Да вот, Михаил Андреич, пришел подивиться вместе с вами. Никаких за мною ученых трудов, не то что у вас, а диплом пришел.

— А ну покажете, покажете, — потирая тяжелые морщинистые руки, еще более оживился Зензинов. — Весьма любопытствую!

— Николай Дмитриевич перехватил, — несколько виновато сказал Бутин. — Родичам всем показать. А диплом как члену — сотруднику Императорского географического общества, вона титул выдали!

— Это вам, сударь, за китайскую экспедицию. Не пустой дворянский титул. Это за вклад в отечественную науку, извольте серьезно отнестись к сему диплому… И дело сделано и отчет ваш признан, и статья ваша произвела впечатление…

Он сцепил покривевшие подагрические, побывавшие в лютой стуже и ледяной воде пальцы, они ломко хрустнули.

— Когда вы, еще фирмы не было, роскошный самородный топаз государю преподнесли, и вам за такую… такую учтивость бриллиантовый перстень пожаловали, я, признаюсь, большого восторга не выказал. Награды, заслуженные не умом, не талантами, не трудом неустанным, не имеют ценности в моих глазах. Другое дело — дом вы пожертвовали для женского училища, да еще пять тысяч в придачу на обзаведение. Благодарнасть вам была от нерчинского общества и от духовенства. Нынешний диплом доставляет мне истинное удовлетворение, — он за труд, за риск, за государственность. Позвольте тост за нового члена Русского географического общества! Виват!

Они торжественно осушили стаканы, точно в них искристое шампанское.

— Теперь уж вы, Михаил Дмитриевич, — продолжал Зензинов, — не просто как делец-коммерсант в Америку поедете, а с ученым званием! Пяток бы лет скинуть, и я бы с вами секретарем, слугой — кем угодно! Ниагару ихнюю поглядеть!

— И мне бы лучшего спутника не надо! Помните, как браво по приискам колесили! И на шарабане, и в седле, и пешочком!

— Всю жизнь не сиделось мне на месте! Надежда Ивановна на меня так: рогов и копыт немае, а чистый гуран, все-то скачешь по хребтам да болотам! А я как доберусь до вершины Яблонги-Дабан, ныне Яблонового, — скалы щербатые, воздух колючий, от простора дух захватывает: вон там к северу озеро Арахлей, а там река Конда к Витиму идет, а там Ундугуны — два озерка, а там источник Кука, а на юге Шилка наша — ведь на самом перепутье-водоразделе стою… Будто в главной точке мира! Изъездился, батюшка, какая там Ниагара, мне б нынче до колодца во дворе добрести!

Бутин молчал: «даурский пастух» обманных утешений не терпел.

— Ужо и за себя теперь, и за меня ваши поездки! Дороги ваши удлиняются, усложняются. Сначала поближе, таежные, — по приискам, складам, конторам; после — городские — Чита, Иркутск, Благовещенск, Томск, дале — столичные — к Москве, Петербургу. Глянь — и до международных путей дошли — в Китай, в Америку!

То ли напиток легонький так старика забрал, глаза из-под неровных седых бровей блестят.

— Америка — страна энергичных, практических людей. К их нравам, обиходу, жизни повседневной присмотритесь — что перенять, а что, Бог с ними, пусть при них остается… А я дождусь вас, дождусь, дождусь…

Смуглые скулы дрогнули, резко очерченные ноздри чуть втянулись, затем раздулись, и Бутин шумно вдохнул воздух.

— Дядя Миша, дождитесь, а то рассержусь!

Зензинов невольно улыбнулся. «Дядя Миша» — это из далекого бутинского детства. «И сейчас нужен я ему».

— Да уж постараюсь, — сказал он вполне спокойно, овладев собой. И помолчав: — Вы ведь знаете, как все дорого мне, что полсотни лет копилось. Тут вся жизнь моя… — Он похуделой рукой обвел горы рукописей на столе и этажерках, ряды книг на полках, ящики с камнями, горшки и банки с кореньями и травками. — Не дайте трудам моим развеяться и сгинуть…

Бутин встал, обнял старика за плечи.

— Слово даю.

— А готовы ли вы к поездке? — переменил старик тему. — Все ли ладно на разработках, заводах с торговыми делами? Ведь надолго уедете…

— Идем ровно, без сбоя… Везде дело налажено, везде знающие, верные люди — управляющие, смотрители, доверенные — все народ надежный, дельный. И при деньгах мы, правда, в большие кредиты вошли… Вот только…