Дело Бутиных

— Ладно, ладно, Патрик, какой вопрос, все тут присмотрим, — с грубоватой, ворчливой приязнью отвечал Реджинальд. — Твоя Поли, скорее всего, у этой беззубой ведьмы Цецилии, и я тебе советую не очень церемониться ни с той, ни с другой!

— Спасибо, мистер Реджинальд и миссис Мельпомена… А ты не очень докучай тут людям, слышишь, Шарло?

Память стучала Бутину в какую-то закрытую дверцу: ты видел уже и Патрика, и Шарло, и мать девочки, не вообще негров, и вот этих, с которыми так добры в этом доме.

И дверца вдруг раскрылась: «Эй ты, черномазый! — сказал мистер Шелби. И, свистнув, бросил мальчику веточку винограда. — Лови!» — «Поди сюда, черномазый, покажи, как ты умеешь петь и плясать». Там, правда, мальчик, а не девочка, но так схоже: тому виноград, этой апельсин, там добрая миссис Шелби, здесь добрейшая миссис Вильсон. Там мальчика оторвали от матери и продали работорговцу-негодяю Гейли, а здесь…

Он невольно бросил хмурый взгляд на Боба и сострадательный на улыбающуюся веселую девочку с розовым апельсином в нежных шоколадных пальчиках. Она то лизнет плод, то понюхает маленьким широким носиком, то повертит в ладошках, стремясь продлить удовольствие.

— Это довольно-таки печальная история, дорогой мистер. — сказала миссис Вильсон, поглаживая курчавую головку. — Патрик пробрался к нам с матерью этой девочки по «подземной дороге»: Поли было тогда столько же лет, сколько сейчас Шарло… Когда это было, Реджи?

— Я не шибко запоминаю, когда и что случается, а этот год, Мили, я запомнил: как раз тогда наш конгресс принял закон насчет беглых рабов — значит, мы, северяне, обязаны были негров, вырвавшихся с юга, выдать обратно, на убой! И в тог год осенним вечером Патрик с ребеночком на руках ввалился к нам в дом!

— Нашему Бобу было тогда шесть, и он увязался со мною открывать дверь, и, когда я увидела затравленный взгляд негра, а девочка вдруг потянулась к сыну, я поняла, что это судьба. И я впустила их. Я не могла иначе. Да и уж очень не по-людски вели себя южане!

Бутин молча слушал.

Боб вдруг помрачнел, опустил глаза и полуотвернулся от маленького общества за столом, явно показывая, что участвовать в разговоре не намерен.

— Здесь, в Канзасе, Патрику оставаться было опасно: угрожали и южане, и свои. Многие здесь считали, что в «ссоре» белых юга и севера повинны нефы. И мы отправили отца Поли тем же «подземным тоннелем» дальше, в Канаду…

— А девочка осталась у нас, и это были для нас, поверьте, мистер, самые тяжелые годы! Иногда я была в отчаянии: ребенок — не иголка, не спрячешь в сене! Поли была понятлива и послушна, но ведь детский голосок создан, чтобы говорить и петь, а ножки, чтобы бегать. А если двое детей в доме? И если им хочется поиграть, повозиться и вдруг покажется, что дома тесно, а во дворе вольготней, а на речке еще лучше!

— Позади нас Смиты, слева Мак-Фарлены, справа Чампены, и у всех дети, а от тех ребячьих глаз не укроешься. В общем, дорогой Микаэль, соседи не замечали, что у нас завелось что-то черненькое, веселенькое, похожее на чертенка и неразлучное с нашим Бобом.

Роберт Вильсон сидел так же неподвижно, отворотясь и глядя в пол, будто готовый вскочить и убежать от этого разговора.

— И все же, — продолжала его мать, — девочка чувствовала, что не все ладно в ее жизни. Где отец?

И почему не приезжает мать? И почему мы идем в церковь, или в гости, или на прогулку, а ее не берем? Тут еще Томас, брат Реджи, неподалеку, у него две девочки, привязались к Поли, забавно им с нею, — отпустите к нам, то на станцию, то в Топику, Канзас-сити, Денвер, а мы ни в какую. Как ей объяснишь! Хотя бы то, что мать ее и отец были схвачены южанами и как обошлись с ними. И вот ребенок играет, шалит, хохочет, а то в угол забьется, съежится, дрожит и не отзывается, даже когда Боб зовет…

Она взглянула на сына. Он не пошевельнулся.

Да, в этом доме не все так просто, как поначалу выглядит.

— Что-то ты разговорилась, Мельпомена, так до утра не кончишь. Короче говоря, девчонка свихнулась, а наш Боб тоже. Сиди, Боб, сиди, дело прошлое. И когда подвернулся приличный черномазый из «подземки», мы ее сосватали, и тот увез ее в Кентукки, где у него, у хорошего, как он говорил, хозяина его отец и мать. А тот возьми да и продай Чарли, и она, уже с девочкой, снова к нам. Как раз и Патрик явился. Мы тут с соседями им лачужку построили, определили старика на общественные работы, никто их не обижает. Вот только мать ее, — он кивнул на девочку, медленно, крохотными дольками вкушавшую апельсин, — то ничего, а то, в помрачении ума, кидается искать своего Чарли…

— А что — война у вас межусобная кончилась, северяне победили, рабство отменено, а не принято, что ли, белому на черной жениться?

— А вы, мистер Бутин, — с чисто женским любопытством спросила Мельпомена, — вы бы женились на негритянке?

— У нас их попросту нет, — ответил Бутин, — но вот один из моих предков, лихой казак, лет двести назад взял за себя чистокровную бурятку, — и как видите по мне, степная кровь, переходя из поколения в поколение, оставляет свои следы…