Дело Бутиных

— Это что такое! Что творят! В тайге зверь к зверю добрее, чем люди к людям! Давай, Михаил, собирайся со мною, а то худо будет! Мое ружье само выстрелить может, не потерпит, чтобы на моем прииске такие глупые начальники были!

И настоял-таки. Мария Александровна упрашивала до утра погодить, Филикитаита захлопотала: сейчас сгоношит самоварчик, знала, что Афоня Жигжитов охоч до чайку.

— Олени внизу ждут! Не поедем сейчас, потом совсем плохо будет!

У людей на прииске вышли мука и крупа, опустели магазины. Народ, перебившись некоторое время на скудовытьи — на чаю, ягодах да кислой капусте, и видя, что подвоза не ожидается, а все остатки припасов растащены начальством, выделил четырех человек поговорить всерьез со смотрителем прииска.

Афиноген Федорыч Стручков ранее служил на Каре, повелевая каторжниками, не шибко привык к церемониям. А тут еще безвыходность, тупик, отчаянное положение. Правда, многажды строго-настрого упрежден, что порядки на бутинских приисках иные, чем на Каре, чтоб не допускал своеволия, несправедливости, унижения работников. Так что приходилось Стручкову на грубое мясистое лицо напускать подобие улыбки, а зычный голос умерять да сдерживать.

Оказавшись в затруднительном положении, он растерялся и, придя в отчаяние, да еще хлебнув водочки, нашел лишь один выход — карийский, будто перед ним каторжане: приказал всех четырех депутатов отвести в холодную и выпороть.

Порка и мордобитие в ту пору на приисках были не таким уж редкостным событием. Сами пострадавшие от розги и битья, опасаясь, что от жалоб еще хужее, на жестоких самоуправщиков не доносили.

Даже среди горных инженеров, людей образованных, зачастую покровительствующих ссыльным политическим, господствовало убеждение, что телесные наказания необходимы!

Но времена менялись, менялись и люди, даже на глухих сибирских приисках. В этом — Афанасьевском — случае на людей подействовало не столько наказание, а то, что всыпали зазря на голодный желудок. Бей, сволочь, ладно, стерплю, — а вот кормить корми, хлеба давай, глядеть смиренно на жен и детей, плачущих и страждущих от голода, не будем!

Рабочие бросили бутары и лотки, и прииск замер. Уже никакие уговоры не помогали. А еще через пару дней народ, даже не стребовав заработка, потянулся с Афанасьевского в сторону соседнего Нечаянного.

В общем, повторилась в точности та глупость и тупость, за которую Бутин когда-то жестоко попрекнул своего зятя.

Стручков с несколькими служащими, вооружившись, поскакал догонять ушедших. Часть силой и угрозами заворотили, часть рассеялась в тайге. Тех, кого доставили на прииск, посадили под арест.

Вот такую картину и застал распорядитель дела, привезенный разгневанным Афанасием Жигжитовым на «его» прииск. Начальство перепившись, работники под замком!

Следом за Бутиным — он успел дать распоряжение Шилову — пришел обоз с хлебом и другой вытью, взятыми со складов в Нерчинске. Стручкова отстранили, заменили и других служащих, смотрителем временно поставили Большакова, что особенно успокоило тунгуса: «Я Афанасий, он Афанасий, прииск Афанасий. Теперь ладно пойдет, я шибко глядеть буду».

Бабы стали печь лепешки и пироги с черемухой, дети вдоволь наелись каши, мужики пришли в себя, и работа на прииске пошла своим чередом.

Всю эту историю Бутин и поведал сейчас иркутскому компаньону, движимый доверием к нему после доставленной Хаминовым благоприятной вести от Морозовых.

Он говорил, нервно расхаживая по кабинету, а закончив, остановился напротив сидящего в кресле Хаминова.

Как Хаминов ни владел собой, а не удалось ему скрыть легкой усмешки. Она как бы уличала Бутина в беспомощности и нераспорядительности.

— Воля ваша, и прииски ваши, Михаил Дмитриевич, а все ж мирволить бунтовщикам не след. И со служащими вашими, верными вам и долгу, вы поступили не по-божески! Полиция, уверяю вас, по-иному на все посмотрит!

Смуглое лицо Бутина словно бы судорога свела, — не зря портрет Петра Великого украшал его кабинет!

— Иван Степанович, я на вас смотрю как на передового человека. Зачем же кликать полицию? Это же неминуемо следствие, допросы, наказания, озлобление людей. Конечно, ежли кто заявит на меня, что я подымаю рабочих приисков на мятеж, тогда — куда денешься!

И он, пощипывая бородку, выразительно поглядел на Хаминова. Тот поморщился и опустил глаза.

— Помилуйте, Михаил Дмитриевич, кто же осмелится. Меры вы приняли, спокойствие установлено.

Нет, размышлял Хаминов, он в полицию не побежит. Ему с Бутиным ссориться не с руки. А вот настороже надо быть. Не появилась ли в крепости Бутина трещинка? Охотники толкуют, а он, Хаминов — охотник, и плашки ставит, и с лайками ходит, — что хорьки первыми в тайге чуют приближение бури или начало землетрясения. Так ты, Хаминов, кто: охотник или хорек? А он и то и другое. В зависимости от обстоятельств.

И, уже совсем овладев собой, он с добродушно-свойской улыбкой сказал:

— Михаил Дмитриевич, а я ведь к вам с просьбицей. Не от себя, собственно, от служащего моего.

— Иван Степанович, всегда готов услужить! Что за просьба и от кого?