Дело чести

Сегодня был забойный день. Резали овнов, снимали шкуры, а овечьи трупы готовили к транспортировке в долину: тщательно потрошили и укладывали в тентованный «ГАЗ-66». Гонять скот живьем Хашмукаевы уже давненько завязали – нерентабельное это предприятие. Живой баран стоит дешевле, нежели взятые по отдельности мясо и шкура. Гораздо выгоднее постоять три дня на базаре, продавая баранину килограммами, чем сразу сдать оптом все стадо какому-нибудь закупщику.

Я в процедуре забоя участия не принимал, потому как являюсь инвалидом: моя правая рука сломана и пребывает в самодельном лубке. Да и не нравятся мне такие мероприятия – они у меня вызывают нездоровые ассоциации, связанные с основным родом жизнедеятельности в недалеком прошлом. Сейчас мне нужно по-быстрому закачать воду в бочку и аннулировать кровавый бардак, образовавшийся на заднем дворе после бойни. Если не успею до наступления темноты, Султан будет пороть нагайкой, а у меня еще с прошлою раза рубцы на жопе не зажили, чешутся и зудят. В это время года здесь каждая ранка заживает втрое дольше, чем обычно, – Лондон ичкерский, мать его ети!

Предвкушение неминуемой порки подстегивает сознание и обостряет ощущения: солнца из-за тумана не видно, по я чувствую, что вот-вот начнут сгущаться сумерки. Проклятая бочка заполнена всего па треть, и в обозримом будущем прогресс не предвидится – чудес здесь не бывает. Эх, мне бы руку! Двумя руками качать легче – уцепился за оба рычага и наяривай себе в разные стороны. В принципе я бы мог задействовать свою зажатую в лубок правую – чувствую, что кость предплечья более-менее срослась, еще недельку, и можно снимать шипы. Но за мной пристально наблюдает часовой: хозяйская дочь Лейла, вооруженная карабином. Вот она, сидит на лавке, привалившись спиной к ограде, и скучающе лупит на меня свои огромные черные глазища. Эй, где мои семнадцать лет! Вот достанется кому-то красавица: умница, хозяйка, каких поискать, и… и с двадцати шагов попадает навскидку из карабина по подброшенной в воздух бутылке. Они тут все стреляют на звук с завязанными глазами, это, если хотите, национальная особенность. Потому что те, кто данной особенностью не обладает в полной мере, здесь долго не живут. Климат, что ли, такой…

Лейле нет еще и одиннадцати, и рассчитывать на женскую симпатггю к моей скромной персоне нет смысла, к тому же я неверный – существо для мусульманки низшего разряда – и, ко всему прочему, существо кудлатое, бородато-нечесаное, перемазанное в грязи и смердящее потом. Мразь, одним словом. А потому своенравная девчонка, заметив, что я манипулирую обеими руками, немедленно настучит об этом отцу. Тогда опять будут ломать – а эта процедура у меня отчего-то не вызывает буйного восторга. Ну не мазохист я, увы! С другой стороны, жопа тоже не железная – она отказывается воспринимать нагайку как фатальную неизбежность бытия. Но порка – это все же боль иного порядка. А вообще, можно попробовать решить проблему несколько иначе – все зависит от настроения моей маленькой надзирательницы.

– Лилька! Покачала бы, а? – вкрадчиво прошу я, скорчив предсмертную гримасу, способную разжалобить, наверно, и бойца расстрельной команды на центральной площади Грозного. – Не успеваю я! Султан опять пороть будет. Потом задница будет болеть неделю – а когда она у меня болит, башка ни черта не соображает… Слыхала поговорку: голова болит – жопе легче?

Лейла некоторое время размышляет. Дополнительные разъяснения произнесенной мною идиомы не требуются: мой часовой прекрасно понимает, что, если «башка ни черта не соображает», ни о каких упражнениях не может быть и речи. Ей страшно не хочется делать мою работу, но она некоторым образом зависит от меня: я учу это чудо природы английскому. Девчонка не по годам смышленая, все схватывает на лету и испытывает не по-детски острое желание выбиться в люди. Тлетворное влияние телевидения проникло и в этот забытый Аллахом уголок Ичкерии – Лейла желает стать переводчицей и жить в большом городе, где много людей, машин, красивых вещей и вообще – много всего того, чего нет на пастбище.

Отец не препятствует нашим упражнениям, он даже не высказывает удивления по поводу того, что такое ничтожество, как я, знает английский. У него единственное требование: между нами должна соблюдаться дистанция не менее, чем в пять метров. Дистанция соблюдается…

– Атэц увидит – ругат будит, – хитро щурится Лейла. – Тогда точна жопа надират будит.

– Не увидит. Они сегодня вообще не выйдут – там работы невпроворот, – убедительно обещаю я. Султан с сыном производят в здоровенном сарае первичную обработку бараньих шкур: сортируют, солят и аккуратно укладывают в кипы. Они будут заняты этим до наступления темноты – работы действительно много.

– Ладно, – сокрушенно вздохнув, соглашается Лейла. – Иды, убирай. Каждый тры минут – я тэбэ чтоб видел. Если атэц прищол – ты толка что ущол. Поньял?