Дело чести генерала Грязнова

Укутанный сгустившейся темнотой палисадник дышал скопившимся за день теплом и вечерней свежестью, в воздухе разливалась почти ощутимая нега, откуда-то издалека прилетали заливистый девичий смех и чей-то приглушенный голос, а у нее на душе было настолько мерзко и муторно, что хоть самой запивай по-черному или в петлю лезь. Какое-то время, почти остановившееся для нее, она стояла неподвижно, вскинув голову к нависшим над Боровском огромным мерцающим звездам, а потом почти без сил опустилась на ступеньку крыльца. Могла бы завыть по-звериному, завыла бы.

Живя в Хабаровске, она не испытывала того, что здесь, в Боровске. Ее жизнь словно разделилась на две половинки, между которыми не осталось соединительных мостков. Никита Рогачев, намертво вросший в одну ее половину, и муж, с которым она прожила двадцать лет и теперь переставший для нее существовать.

– Господи милостивый! – прошептала она ссохшимися губами. – Да за что же меня так?! Другие бабы как бабы, а у меня…

В памяти вдруг всплыла ее давняя подруга, которая и любовниками не брезговала, и дома с муженьком было все ладком да мирком.

– Не будь дурой, Райка! – бубнила та, когда они, подвыпив, оставались вдвоем, и Раиса Борисовна начинала плакаться в жилетку на свою жизнь. Вот, мол, встретила достойного мужика, когда ей уже перевалило за сорок, да и он уже давно не мальчик, к тому же обременен семьей. – Мужик на стороне – это хорошо. Тем более, если он тебя достоин. Однако муж – это святое. Муж – это дорогая моя подруга, не только семья, но и надежный костыль в старости! – И добавляла с какой-то мстительной злостью в голосе: – Тебе сколько годков-то, родная? Понимаю, ответа не будет. Однако ты сама не забывай про них, да иной раз в свой паспорт заглядывай. – И уже на выдохе резюмировала, наполняя рюмки винцом или коньяком: – Хотя, должна тебе признаться, препаскудное это дело.

– Костыль… – вымученно усмехнувшись, прошептала Раиса Борисовна, думая о том, что с подобным «костылем» даже до старости не доковыляешь, не говоря уж о том, чтобы в старости на него опереться. Да и с Рогачевым у нее было не все так просто, как думала подруга.

Да, они давно уже были любовниками, и в то же время Раиса Борисовна чуралась этого слова, словно страшилась того, что оно замарает ее.

Она заставляла себя верить в то, что у них с Рогачевым не просто постельная связь, что, в общем-то, оскорбляло ее, а нечто большее, может быть, даже кармическое, и только судьба не позволила им двоим соединиться раньше.

Как же она хотела верить в это, но чем дольше продолжалась ее связь с Рогачевым, тем все меньше оставалось надежды на то, что это действительно так. Все оказалось гораздо прозаичней.

Она была нужна Рогачеву всего лишь как женщина, ни больше, ни меньше! И осознание этого уже не могло не волновать ее.

Чтобы не запсиховать окончательно, она запрокинула лицо к звездному небу. Попыталась было думать о сыне с дочерью, которые менее всего нуждались в родительской опеке, однако мысли то и дело возвращались к Рогачеву.

Работая в крайкоме партии, правда, на разных этажах и в разных весовых категориях, Никита Макарович Рогачев и «ее Полунин» получили квартиры в одном доме, в одном подъезде, правда, тоже на разных этажах. И когда она встречалась с Рогачевым, то не могла не видеть, что нравится этому губастому, плечистому мужику, о котором поговаривали досужие соседки, что хотя он выбрался на верхи из Боровска из низов, однако хватка у него бульдожья и он прет наверх, как танк. А уж ежели он чего для себя наметил…

Порой она думала, что если бы не тот, страшный для коммунистов девяносто первый год, который перемолол кости и не таким зубрам, как Рогачев, то у них, возможно, все сложилось бы гораздо раньше и не так муторно, как сейчас, однако все случилось тогда, когда и должно было случиться. Ни позже, ни раньше.

Три года назад, когда уже стал спиваться оставшийся не у дел бывший инструктор крайкома партии Полунин, а сменивший окрас Рогачев сумел-таки раскрутить себя и в новой ипостаси, набирая очки в администрации губернатора края, она случайно встретила своего соседа по подъезду и попросила его «похлопотать» о муже.

– Не уличный разговор, – заметил тогда Рогачев и пригласил ее подняться к себе домой.

– А удобно? – растерялась она. – Тем более… ваша…

– Удобно, удобно, – заверил ее Рогачев. – А что касается жены… Она ведь тоже человек, понимать должна. Тем более, что она к старикам своим уехала, погостить.

А потом… Всякий раз вспоминая, что случилось после того, как они поднялись в квартиру Рогачевых, Раису Борисовну начинала бить какая-то дрожь. Нервная и в то же время сладкая.

Она пожаловалась на головную боль, и Рогачев, усадив ее в кресло, открыл дверцу бара, извлек бутылку коньяка.

– Анальгина нет, – как бы оправдываясь, произнес он, – но вот это… Наипервейшее средство от головы.