Дело Дрейфуса

Большую роль в защите Дрейфуса играли Пикар, только что выпущенный из тюрьмы, и ряд военных, убедительно доказывавших, что Дрейфус не мог быть автором бордеро. Один из этих военных, бывший генштабист де Ламот, прекрасно знавший всю кухню Генштаба и поэтому особенно опасный для генералов, сумел поставить на место наиболее наглого из них – Роже. Русский журналист писал об этом инциденте: «Когда этот генерал стал по обыкновению руководить прениями вместо председателя, засыпая лично вопросами свидетеля, Ламот вдруг выпрямился во весь рост, далеко вытянул вперед руку и отчеканил, упорно глядя в глаза Роже: "О, эти приемы здесь неуместны, я их не допущу. Если свидетель желает ставить мне вопросы, то пусть он, как и я, обращается через председателя к суду". Нужно было видеть жест и слышать тон, которым была произнесена звенящая как сталь фраза. В зале воцарилось гробовое молчание. Председатель и судьи ерзали на месте и были готовы, кажется, провалиться сквозь землю. Красивое лицо старого жуира смертельно побледнело под ударом этого словесного хлыста, и в течение двух минут, наполненных трагизмом, генерал Роже не мог произнести ни звука»[218].

Защита не смогла опровергнуть показания только одного свидетеля обвинения – бывшего австрийского офицера Червоусского. Он уверял, будто, еще находясь на службе, узнал от своего друга – высокопоставленного военного, что Дрейфус был наиболее важным агентом во Франции. Он сообщил также, что он лично видел информацию, полученную от Дрейфуса. Но эти обвинения остались ничем не подтвержденными. После выяснилось, что в это время секция статистики истратила какие-то деньги на неизвестные цели, видимо, благодаря этим деньгам Червоусский и дал свои показания.

Присутствующие на процессе смогли впервые после пятилетнего заключения увидеть Дрейфуса. Английский корреспондент писал о нем: «Он выглядит стариком. Стариком в 39 лет»[219]. Корреспондент журнала «Русское богатство» дал прекрасный портрет Дрейфуса. Вот выдержки из него: «…вообще, его физиономия превращалась в поистине трагическую маску, так избороздили ее со всех сторон мельчайшие морщины, каждой из которых, может быть, соответствовала одна из мучительных 1800 ночей, проведенных жертвой на Чертовом острове. Меня глубоко также поразил голос Дрейфуса – ясный, отчетливый, но лишенный всякого тембра, вибрации которого только и придают индивидуальный характер нашему голосу. Когда подсудимый поднимался со своей скамьи и начинал говорить, я первое время оглядывал весь зал, ища того, от кого шли эти слова. Я не знаю, влияние ли это пятилетнего молчания, но Дрейфус говорит точно чревовещатель, и его голос, безличный, автоматический, как и все его движения, доходящие до вас точно с другого света, среди наполненной электричеством залы. Его речь произвела на меня поразительное впечатление. Может быть, то была галлюцинация напряженных нервов; но этот лишенный индивидуальности голос леденил мне кровь своим безличным характером. Он, казалось, был коллективным голосом всей несчастной, преследуемой расы, массовым ответом еврейства на многовековые притеснения; этот французский капитан конца 19-го столетия как бы служил лишь механическим словесным аппаратом для выражения жалоб прошлых, настоящих и будущих жертв постыдного антисемитизма»[220].

Речь, о которой писал журналист, была очень короткой и содержала всего несколько фраз: «Я скажу лишь просто то, что является абсолютной правдой. Я утверждаю перед Родиной и армией, что я невиновен. Только с целью спасти честь моего имени, которое носят мои дети, я в продолжение пяти лет терпел самые ужасные мучения. Я убежден, что сегодня достигну этой цели благодаря вашей лояльности и справедливости»[221].

Несмотря на блистательно осуществляемую Лабори и Деманже защиту непосредственно Дрейфуса, принять вызов, брошенный Мерсье, они не решились. Как справедливо заметил Черняк: «Он (Лабори. – Л. П.), как и другие дрейфусары, был готов считать осуждение Дрейфуса результатом ошибки. Иначе надо было обвинять в циничном подлоге весь цвет французского генералитета. Начальник Генштаба, его заместитель – подделыватели документов, лжесвидетели, соучастники уголовных преступлений – невозможно»[222]. Поэтому, когда речь идет о чести или величии армии, то Лабори мог говорить об этом не менее патетично, чем Мерсье, и обвинял во всем Эстерхази, Анри и Пати де Клама, практически ничего не говоря о виновности генералов.

Несмотря на это, семья Дрейфуса и лидеры дрейфусаров заставили Лабори отказаться от заключительной речи, боясь, что она будет носить острый политический характер. С заключительной речью выступил Деманже, касаясь только несостоятельности улик. Но исход процесса был предрешен заранее. Члены трибунала большинством голосов (5 против 2) признали Дрейфуса виновным, но со смягчающими вину обстоятельствами, приговорили его к 10 годам тюрьмы. Выслушав приговор, Дрейфус с едкой горечью воскликнул: «Как будто бывают смягчающие вину обстоятельства для изменников!»[223]