Дело Фергюсона

— Уильям Гуннарсон, адвокат.

— Может, вы к Дотери, так его дома нет. Загляните в «Повремени», может, он там. — Она недоуменно всматривалась в карточку. — Только учтите, Дотери страховых агентов на дух не переносит. И их, и все прочее, напоминающее ему, что жить вечно, на манер Бога всемогущего, он не будет.

— Я не страховой агент, миссис Дотери. Я адвокат.

— Ага. Это я и сама вижу. (Она поднесла карточку к свету и по слогам прочла: «Ад-во-кат».) Без очков-то я буквы не очень различаю.

Вряд ли она различала их много лучше и в очках.

— Попозже я буду рад поговорить и с вашим мужем...

— Он в «Повремени» виски лакает. Чуть у нас лишний доллар заведется, как его никакой зарок трезвости не удержит.

— А пока я хотел бы задать несколько вопросов вам. Вы когда-нибудь слышали про такую Хильду Дотери?

— Вы что — шутите? Уж какая-никакая, а моя старшая дочка.

— Давно вы ее видели?

— Недели две будет, если не все три. — Тут она что-то припомнила, возможно, всего лишь, что я адвокат. Главным ее свойством, видимо, было простодушие, и все ее чувства отражались у нее на лице. Сейчас оно говорило о настороженной растерянности, словно она спускалась в лифте в какой-то невообразимый подвал. — Ей что-то паяют?

— Насколько мне известно, нет. А что, по-вашему, ей могли бы паять?

— Да ничего такого. — Она неуклюже отступила с опасной высотки. — Вы же адвокат, вот мне и подумалось... то есть я и подумала, ей чего-нибудь паяют.

— Нет. Но ее разыскивают. А где вы ее видели недели две-три назад?

— Да тут и видела. В этой самой квартире. Уже лет шесть-семь, как она сбежала — не то чтобы я ее очень винила. И вдруг как с неба сваливается, разодетая в пух и прах — одних драгоценностей тонну на себя нацепила. Как Дотери выражается, ударь вы меня паровым молотом, я бы на ногах не удержалась. А он накинулся на нее, как собачья свора. Всегда ее на дух не переносил, да и вообще он видеть не может, когда кто-то чего-то добивается. И давай ее с усмешечкой своей подкалывать, спрашивать, какую она себе кормушку нашла, что так одевается.

— И что она сказала?

— Да ничего. Пыль ему в глаза пускала. Дескать, она актриса и в кино ее нарасхват рвут. А откуда у нее деньги, не сказала. Так откуда они? По какой причине ее разыскивают?

— Почему вы решили, что ее разыскивают?

— Так вы же сами сказали, что ищете ее.

— Потому что не знаю, где она.

Но мысли ее упрямо катились по одному желобу.

— Ну колечки и брошки свои она не в коробках с кукурузными хлопьями нашла. А что не в кино на них заработала, это уж я знаю.

— Вы уверены?

— Я Хильду знаю как облупленную, и пока ее тут не было, она ни чуточки не изменилась. Всегда была ломака и врунья, задирала нос и притворялась, будто она и то и это. Как же такой девчонке пробраться в кино?

— В кино берут не за моральные качества, миссис Дотери. Приготовьтесь к неожиданности.

— Она что — померла? — тоскливо спросила женщина.

— Нет, насколько мне известно. Но ваша дочь действительно была киноактрисой и снималась с большим успехом, пока не вышла замуж.

— Во-во! Так она нам и говорила. И уж конечно за миллионера выскочила, — добавила она с неуклюжей иронией.

— Совершенно верно, миссис Дотери.

— Господи, так это правда, что ли? Она не врала?

— Об этом — нет.

— Подумать только! — произнесла она с благоговением. Ведь ее дочь сделала явью американскую мечту: стала киноактрисой и вышла замуж за миллионера.

Миссис Дотери поглядела вниз на свое тело, источник всех этих чудес, и одобрительно потерла бедро под передником.

— Мужиков к ней всегда тянуло. Что так, то так. Дотери это не нравилось. Но больше по злобе. Он на всех девочек злобился, чуть они подрастали. Выжил всех их из дома не мытьем, так катаньем. Вот я ему скажу!

Ее восторг отдавал тоскливым злорадством. Она, казалось, хотела извлечь как можно больше из счастливой новости, прежде чем, по обыкновению, новость эта окажется вовсе не счастливой.

— Могу ли я узнать, что вас привело сюда? — вдруг осведомилась она по всем правилам хорошего тона, словно ответ на столь светский вопрос не мог не оказаться приятным. — Вы же говорите, что устроилась она хорошо и драгоценности эти некраденые. Так адвокат тут для чего?

— Это долгая история. (Не такая уж долгая, но мне надоело стоять в дверях, и я хотел посмотреть, в каких условиях росла Холли Мэй.) Вы не разрешите мне войти?

— Войдите, пожалуй. Правда, беспорядок тут. Никак не успеваю с уборкой. Весь день в лавке. Вечером только и убираюсь.

Она попятилась, снимая передник, как будто в результате должна была преобразиться она сама или комната. А комната в этом решительно нуждалась. Розовый фанерный ящик, заставленный дешевой мебелью и замусоренный осадками невеселой жизни — смятые газеты, пепельницы, извергающие окурки, немытые стаканы. Центром комнаты был телевизор. На нем стояла фарфоровая лампа в виде фигуры нагой женщины. Сквозь дырку в жалюзи, точно красный подмигивающий глаз, заглядывала неоновая вывеска бара напротив.