Дело Габриэля Тироша

Он не отнял ладоней от лица и сидел рядом с ней, не издавая ни одного звука. Она пыталась его поддержать:

«Посмотри в окно. Что ты там видишь?»

«Гору наблюдателей», – сказал он, подняв лицо.

На миг обратил на нее взгляд, мрачный, страдающий, страшнее всех взглядов, обращенных к нам, встал и вышел.

«Он страдает, бедный! – прошептала она мне, слабо улыбаясь.

И тут же:

«Знаешь ли ты, что когда мы шли с ним в пещеру Крестовой долины, мне показалось, что он меня немного любит».

«Он сказал тебе что-то?»

«Нет. Но когда мы вошли в пещеру, чтобы заняться этими германскими ружьями, я немного испугалась темноты, и он взял меня за руку и повел за собой».

«Да? – спросил я, чувствуя, что ею не все сказано. – А после этого?»

«Ничего. Но рука его была добра ко мне. Он вел меня, как маленькую девочку, испугавшуюся темноты. Как отец… Затем мы зажгли свечу, начали разбирать ружья и смазывать их части. Было так прекрасно там, в темноте. При пламени свечи».

«И ты ему открылась?»

«Нет. Он уже никогда не узнает об этом. Ты обещаешь мне, что он об этом никогда не узнает?»

Я обещал.

Затем у нее началось внутреннее кровотечение, которое всегда неожиданно, и всегда ожидаемо теми, кто знает все, что может произойти после операции на желудке. Айя таяла на глазах и тихо ушла из жизни.

Но в тот последний вечер, сознание ее было ясным и хватало сил вести беседу со мной и матерью, сидящей напротив. Неожиданно лицо ее скривилось от боли и побледнело. И тут она приподнялась и устремила пронзительный взгляд в лицо матери:

«Мама! – сказала она шепотом, но решительно. – Ты можешь идти!»

«Почему, Айечка?»

«Иди, мама! Я хочу остаться наедине с ним!»

Она извлекла руку из-под одеяла, и положила свою ладонь на мою. И затем, когда госпожа Фельдман вышла, обратила ко мне лицо.

«Вот, много времени нам не осталось. Сейчас надо сказать только самое важное».

«Оставь, Айя, – попросил я, – ты еще выздоровеешь и встанешь на ноги».

«Нет, нет, я чувствую, что больше не встану!»

Я молчал. Снова прошла по ее лицу гримаса страдания.

«Передай Габриэлю, – быстро прошептала она, – что я очень жалею, что не выстрелила в того человека, как только его обнаружила. Я должна была мгновенно нажать на курок. Именно этому он учил нас. Но испугалась за него и прыгнула, чтобы его заслонить. Я виновата в том, что произошло».

«Главное, что эта сволочь получила свое», – пытался я поддержать ее.

«Главное не это… Главное, что Габриэль спасся!»

Она пыталась улыбнуться, и рот ее искривился от страдания и счастья.

«Принесла я вам столько огорчений, не так ли?»

«Гораздо больше огорчений доставила ты врагу!»

«Оставь врага, – прошептала она из последних сил, – ничего в моих глазах не стоят ни арабы, ни англичане, ни это «сдерживание», и все прочее. Я любила Габриэля. И это всё. Но ты об этом ему не расскажешь. Верно?»

Я качнул головой в знак подтверждения.

«А теперь, – попросила она, – сними с моей шеи золотую цепочку. Ее сделал мне ювелир-йеменец на улице Меа Шеарим. Больше она мне не будет нужна».

«Зачем ее снимать? – спросил я ее, содрогнувшись.

– Ты встанешь и будешь дальше носить ее».

«Сними, прошу тебя!» – в голосе ее слышалась мольба.

Я нагнулся к ее лицу и снял цепочку, которую не видел никогда до этого мига. До того она была тонкой. Но удивился ее весу, и тут лишь заметил на кончике цепочки ту пулю, которая ранила Габриэля,

«Передай ее Габриэлю. Но не более того. Ни одного слова о том деле».

Я пообещал.

«Передай Дану и Аарону, чтобы хранили себя. Какие прекрасные парни были в нашем «очень узком кружке!»

И тут она погладила ладонью мою руку. Не могла больше сдержаться, и слезы потекли из ее глаз.

«Ах, дорогой мой добрый мальчик, – с жалостью прошептала она, – у тебя золотое сердце… Без капельки эгоизма. Много тебе придется в жизни страдать».

Она сделала знак, чтобы я наклонился, и поцеловала меня в лоб. Когда я выпрямился, увидел старшую медсестру в дверях. Глаза ее были мокрыми. Хотела она попросить меня выйти из палаты перед врачебным обходом, но стояла и не могла произнести ни слова.

Глава двадцать третья

1

Потрясшие нас события, как я уже говорил, приходят к нам одним разом или цепочкой. Не прошло нескольких дней после похорон Айи, как в моем доме раздался звонок телефона, и Габриэль попросил меня немедленно прийти к нему. Было это, насколько я помню, в пять часов после полудня, и через двадцать минут я был у него.

«Так получилось, – сказал он мне извиняющимся голосом, – что я должен был позвать тебя в неурочное время».

Я видел, что под обычной вежливостью, характерной для него почти в любое время, скрывается глубокое волнение, и потому прервал его протестом:

«Перестаньте, Габриэль! Вы имеет право вызывать меня в любой момент, когда вам это необходимо. Что-то случилось?»

«То, что случилось – уже случилось, – ответил он мне, – теперь мы стоим перед необходимостью, что мне надо исчезнуть отсюда. Поэтому я хочу оставить тебе несколько указаний. Хорошо запоминай то, что я собираюсь тебе сказать».