Дело гастронома № 1

– Этот тоже для грибовницы! Еще парочку таких красавцев – и можно сворачивать культпоход.

Старшинов хмыкнул, но возражать не стал.

– А стряпать-то кто будет?! – не понял он. – То есть грибовницу варить?!

– Как кто? – Беркутов улыбнулся. – Да я тебе такую грибовницу заварганю, век не забудешь!

Старшинов удивленно хмыкнул.

– Ты, я вижу, на все руки мастер! – усмехнулся он. – А в лесу все же неплохо. Обо всем забываешь! Экий ты молодец, что такой культпоход придумал.

Он вздохнул полной грудью, раскинул руки в стороны, глядя на молоденькие деревья на опушке.

Красный диск заходящего солнца медленно заваливался за горизонт. Теща отмыла от грязи под садовым краном ноги и руки, присела на крыльце. На грядках трудился один Ширшов. Он как остервенелый продолжал выкапывать картошку. В наступавших сумерках его фигура уже еле угадывалась. Приплелась пузатая Тоня, присела рядом с матерью, привалилась к ней.

– Где мужик-то? – спросила Тоня.

– Вон! С ума сошел! – Мать кивнула головой в сторону огорода.

Тоня поглядела, куда указала мать, и увидела, как муж остервенело продолжает копать картошку. Недовольно покачала головой.

– Чего это он?

– Вот и я ему о том же говорю: ночь на дворе, пошли, зятек, по сотке тяпнем и на боковую! – в недоумении рассуждала теща. – А он как глухой: не слышит ничего! Тормоза у муженька твоего сорвало! Что делать теперь, я даже не знаю.

Тоня обернулась, с тоскливым лицом посмотрела на то, как ее муж продолжает яростно копать картошку. На ее глаза навернулись слезы. Мать широко, с подвывом зевнула.

– Иди, вытаскивай с поля своего стахановца! Скажи: ужинать пора, а теще выпить хочется. Зять должен теще за столом наливать, стародавний обычай такой.

Тоня кивнула, подошла к мужу, о чем-то стала с ним разговаривать, как вдруг присела и стала помогать ему. У тещи округлились глаза от такой картины.

– Теперь и девка рехнулась! – пробормотала она. – Никак на поле и родит еще! – рассердилась она и резво двинулась к ним.

Подошла, замахала руками, доказывая, что давно пора сворачиваться, но оба не поднимались с места. Она устала убеждать, присела и тоже стала помогать им.

Они сидели на даче у Беркутова. Хозяин принес грибовницу в белой супнице из баварского фарфора, поставил посредине стола в гостиной, за которым уже восседал Старшинов. Георгий Константинович торжественно открыл крышку. От грибовницы потянул нежный парок.

– Нюхни-ка, Иваныч!

Старшинов поднялся, потянул носом, потом закрыл глаза и, сотворив блаженную улыбку, промычал:

– Хороша! И ты прав оказался! От опят и синявок такого запаха не получишь!

Беркутов разлил густой суп по тарелкам. Старшинов сам наполнил рюмки водкой. И первым поднял свою.

– По-моему, мы в первый раз вот так, вдвоем, сидим, да еще у тебя на даче? – вдруг спросил Старшинов, и Беркутов кивнул. Николай Иванович поднялся. – Ну что, Жора, за твою грибовницу?! Как говорят, еще не пробовал, а уже вкусно!

Беркутов кивнул. Они чокнулись. Старшинов махнул рюмку до конца, Беркутов сделал небольшой глоток. Оба попробовали грибовницу. Старшинов, проглотив ложку, одобрительно крякнул, качнул головой, уважительно взглянул на Беркутова.

– Да, ты прав! Будто лесной дух в себя впитываешь, – возбужденно проговорил Николай Иванович. – Аромат голову кружит! Скажу честно и без затей: такой грибовницы я еще не едал!

– Сельдерея нет! Всегда был, а тут куда-то подевался, – посетовал Беркутов.

– Меня и без сельдерея твоего за уши не оторвать!

Старшинов снова наполнил свою рюмку. Беркутов взглянул на свою, полную, развел руками.

– Ты по мне не равняйся! – буркнул Николай Иванович. – Я люблю сразу три подряд махнуть, а потом уж не торопиться!

Они снова чокнулись, и Старшинов опять махнул свою до конца, крякнул. Беркутов чуть пригубил. Старшинов съел несколько ложек грибовницы и остановился.

– Я хоть и бодрюсь с виду, но на душе тоже кошки скребут! Понимаю, что верхи нас бросили, а справедливого правосудия для нас не ожидается, – подавляя желчь в душе, поморщился Старшинов. – Мне тут рассказывали, как Рыбинец бушевал, узнав, что Аримин покончил с собой! Видно, зело ему хотелось расстрелять его.

Он снова разлил водку. Они чокнулись, Старшинов выпил до дна. Снова принялись за суп.

– А вы, Николай Иванович, музыку любите? – помолчав, вдруг спросил Беркутов.

– Музыку? – удивился он, наморщив лоб гармошкой.

– Ну да, музыку.

– Ну как же?! Кто же музыку не любит? Только я ведь народную люблю! Зыкина там, Воронец! А ты, мне говорили, в консерваторию часто бегаешь?

Беркутов кивнул.

– А меня в детстве этому не обучали, о чем я иногда даже жалею, – вздохнул Старшинов. – Такая уж участь!

– Меня тоже не обучали, оно само как-то образовалось, влечение это!

Беркутов вдруг загорелся:

– Наливай, Николай Иваныч!