Дело глазника

– Он был человеком простым и грубым, как любой военный, – продолжил Якобсон, – вся его жизнь была подчинена лишь одной цели: выбиться в люди любой ценой. И все, кто эту цель не разделял или, по его мнению, прикладывал недостаточно усилий для ее достижения, испытывали на себе его гнев. В первую очередь это были моя мать и я с братьями. Затем шли его подчиненные. Он привык кричать на них, да и дома тоже на всех орал, особенно на матушку.

Якобсон достал трубку, которую ему вернули сердобольные надзиратели, и вопросительно посмотрел на сыщика. Муромцев кивнул, и инженер принялся набивать трубку табаком из кисета с вышитыми золотыми буквами GJ. Прикурив от предложенной спички, инженер продолжил:

– Отец был завистливым человеком. Он всегда завидовал тем, кто более его преуспел по службе. Однако объяснял это не их старанием, а лишь хитростью, подлостью и лизоблюдством. И завидовал он вышестоящим в той же мере, в какой испытывал презрение и даже отвращение к нижним чинам, в особенности к солдатам.

Якобсон дернул плечами и глубоко затянулся. Комната наполнилась едким сизым дымом. Муромцев поднялся и открыл форточку. Инженер усмехнулся и закашлялся.

– Так за что же он ненавидел простых солдат? – спросил Муромцев.

– Не только солдат, господин следователь. Вообще всех, кто был ниже его по происхождению или социальному положению. Это и крестьяне, и рабочие. Но более всего он полуобезьян презирал!

– Кого? Полуобезьян?

– Ну да. Он часто выпивал по вечерам и любил мне рассказывать про теорию Дарвина. Он ее как-то по-своему понимал. Полуобезьянами отец называл саамов, карелов, финнов, лапландцев и прочую чудь. Шваль, как он любил повторять. Говорил мне все время, мол, мы, сынок, нормальные люди, произошли от Адама, Евы и Духа Господа Пресвятого, а эта шваль чухонская – от обезьян. Еще любил повторять, что мы из рода ярлов вышли, из древней знати и всегда должны помнить об этом! А вся эта шваль – потомки рабов-траллов, поэтому к ним и отношение такое!

Якобсон выбил о каблук башмака пепел из трубки на пол и сунул ее в кисет. Затем насмешливо посмотрел на Муромцева и сказал:

– А еще отец боготворил короля Оскара Второго! И бывало, после очередной порции бреннивина, вставал под его портретом, что висел у нас в столовой, и на весь дом пел сиплым голосом национальный гимн!

– Я так понимаю, – заметил Роман Мирославович, – ваш отец сильно пил?

– Сильно – не то слово. Он быстро скатывался в адскую пропасть пьянства, стал поколачивать мать, да и старшим братьям попадало. Отец поднимал на нас руку по любому поводу, требовал беспрекословного подчинения. Меня, правда, он почти не бил – вся его злость доставалась матери, а потом он полностью переключился на братьев…

– Но почему же? – спросил Муромцев, закрывая форточку.

– Дело в том, что мои старшие братья решили зарабатывать на жизнь торговлей, вместо того чтобы пойти по стопам отца, как он рассчитывал. Он их возненавидел за это и вскоре перестал с ними общаться. Думаю, они были только рады этому. Тогда все свои надежды отец возложил на меня. Он меня любил по-своему и надеялся, что я стану достойным продолжателем нашего знатного рода. Но все закончилось плохо. Однажды на службе он за провинность избил солдата-финна, и тот умер в больнице. Отца лишили звания и наград и осудили на долгий срок. Наша семья оказалась на грани нищеты. От потрясения у матери случился нервный срыв, и ее определили в больницу для умалишенных. Честно говоря, я тогда тоже думал, что сойду с ума от всех этих несчастий, свалившихся на нашу семью.

– Что же с вами стало? – поинтересовался Муромцев, не поднимая головы.

Роман Мирославович записывал каждое слово инженера, со стуком макая перо в чернильницу.

– Меня отправили в кадетский корпус инженерных войск, – продолжил Якобсон. – Я думаю, это спасло мне жизнь и определило дальнейшую судьбу.

– У меня еще один вопрос о вашем отце: как вы к нему относились?

– Как относился? Это была странная мозаика чувств: любовь и уважение вперемешку с ненавистью и презрением. Он с такой силой вдолбил мне в голову свои принципы, что я никак не мог их вытравить из себя!

– А как сложилась ваша дальнейшая судьба? – спросил Муромцев, беря из стопки новый лист бумаги.

Якобсон поднялся, сделал несколько наклонов вперед и назад и подошел к окну. На улице шел небольшой дождь, и мелкие капли медленно стекали по грязному стеклу, засиженному мухами.

– А дальше судьбе было угодно, чтобы я поехал в Россию. Я тогда был на скромной должности, и вдруг меня неожиданно пригласили поработать в качестве специалиста по прокладке железнодорожных путей на севере страны, в Карелии. Я очень обрадовался этому назначению – ведь мне давали хорошую должность и жалованье. Оказалось, что у меня есть способности к изучению языков, и вскоре я уже мог немного говорить по-русски. Однако, к моему большому разочарованию, меня назначили не начальником строительства, а лишь заместителем. А начальником надо мной поставили жалкого, никчемного пьяницу!

– Ерохина? – спросил Роман.