Дело и Слово. История России с точки зрения теории эволюции

Здесь хотелось бы развеять заблуждение, касающееся малого патриотизма большинства русских дворян конца XVIII – начала XIX века. В исследовательской литературе настойчиво отмечается, что в среде дворянства имелось недовольство по поводу активной наступательной политики самодержавия. Однако эти выводы основываются не на личных документах элиты, а преимущественно на донесениях иностранных дипломатов при петербургском дворе, которые далеко не всегда могли разобраться в мотивах российских подданных и порой выдавали желаемое за действительное. В качестве иллюстрации часто приводятся наблюдения французского посланника графа Л.Ф. Сегюра:

«Русские министры не разделяют политических взглядов князя Потёмкина, которого они совсем не любят. Их тайные желания клонятся к миру. Война и завоевания не обещают им никакой личной выгоды. Напротив, каждый видит в войне и завоеваниях осложнения для своего ведомства и пагубные последствия для империи. Воронцов опасается застоя в торговле, Безбородко – многочисленных препятствий на ниве дипломатии, а все вместе – роста могущества князя Потёмкина. Дворяне же не соблазняются завоеванием невозделанных, пустынных земель. Они страшатся новых расходов, которые будут возложены на них вследствие необходимого увеличения армии. Только несколько генералов и молодых офицеров хотят войны, которая, возможно, обещает им славу и продвижение по службе. Все остальные, впрочем, скрывают свои взгляды из опасения потерять благосклонность императрицы».

Французский посланник в данном случае наивно отождествлял личные виды придворных, политическую тактику власти и стратегические интересы государства, которые нередко находятся во взаимном противоречии. Разумеется, дворянин видел выгоды мирной жизни и опасался превратностей войны. Даже помещик Суворов всячески стремился откупиться от поставки рекрутов. Патриотизм властвующей элиты, действительно, омрачался порой несогласием с внешнеполитическим курсом Екатерины, закулисной борьбой различных партий, досадно «медленным произвождением» или «малой наградой пред ровными мне», как это видно из писем того времени, собранных и проанализированных Е.Н. Марасиновой.

Однако это не даёт оснований сомневаться в абсолютной значимости идеи могучей Российской империи, с образом которой срослась собственная самооценка каждого подданного. Все контраргументы, якобы осуждающие неуклонное расширение границ державы, касались треволнений повседневности, придворных интриг, дипломатической тактики и оказывались значительно мельче главной неоспоримой ценности официальной доктрины «силы, крепости и благосостояния Империи Ея Императорского Величества». Этот «конфликт» не ослаблял патриотизма.

Власть, закон и оппозиция

Мы говорим в нашей книге о развитии структур в естественном обществе. У нас нет цели идеализировать тот или иной стиль правления, ту или иную страну. Разумеется, безобразий хватало (и ныне хватает) везде. В екатерининскую эпоху Д.И. Фонвизин, находясь в Западной Европе, судя по его письмам, «главное рачение обратил к познанию здешних законов». Он размышлял о «наглости разума», «вольности по праву», «юриспруденции как науке», «системе законов» во Франции, но, надо полагать, думал при этом и о своей стране, вспоминая о екатерининском беззаконии, о разгуле фаворитизма.

«Король, будучи не ограничен законами, имеет в руках всю силу попирать законы… неправосудие… тем жесточе, что происходит оно непосредственно от самого правительства, – писал он. – Здешние злоупотребления и грабежи, конечно, не меньше у нас случающихся. В рассуждении правосудия вижу я, что везде одним манером поступают».