Дело Клемансо

Я подробно рассказал вам эту сцену, потому что она ярко выразила зачатки трех пороков, погубивших эту женщину, а вместе с нею и меня; бесстыдства, неблагодарности и чувственности. Но тогда мне это и в голову не пришло: я смотрел на проделку Изы как на шалость грациозного ребенка, и мы много раз повторили купанье вдвоем. Она игриво называла меня Дафнисом, я ее — Хлоей, и мне казалось, что такое мифологическое купанье в порядке вещей.

Здесь я должен сделать оговорку. В обвинительной речи непременно будет упомянуто, что жена служила мне натурщицей. Когда мы расстались, она сама повторяла это не раз, желая оправдать себя.

Скажут на суде, что я сам развратил наивную девушку, ставшую моей законной женой.

Увы, развращенность была в ее натуре, и скорее Иза развратила меня, чем наоборот. Вначале мы любили друг друга со всем пылом молодости; но, говоря мне: «Вот тебе живая статуя!», она в двадцатый раз возвращалась к преследовавшему ее желанию видеть свои формы увековеченными резцом. И недолго пришлось ей настаивать!

— Я тебя люблю! — говорила она с заискивающей грацией. — Я тебя ревную ко всем женщинам! Ты находишь, что Бог создал меня безукоризненно… Чего же проще? Я буду твоей моделью. Ведь я твоя вещь! Если у тебя будут другие натурщицы, я стану ревновать тебя даже к искусству! Я хочу вдохновлять тебя! Глядя со временем, когда я состарюсь, на статуи, ты припомнишь, как я была хороша. Да и кто узнает? А если и узнают, что ты обессмертил меня — что же тут? Сама судьба дала в подруги артисту необыкновенную красавицу. Наконец, это просто доставит мне удовольствие, кажется, причина достаточная!

Какой муж устоит против таких доводов!

XXX

Первая статуя, вылепленная с Изы, «Купальщица», произвела громадное впечатление на публику. Я доказал этим произведением, что природа может создать безукоризненно гармоническое целое и что искусству не приходится исправлять ни одной линии!

Необычайная красота Изы, наделавшая столько зла, принесла пользу искусству.

С этого времени жена служила мне единственной моделью. Мечта Пигмалиона осуществилась: статуи мои превращались в живую женщину, не утрачивая своего дивного облика.

Успех мой достиг высшей точки, но истинное достоинство таланта, быть может, умалилось! Я перестал стремиться к идеалу — он воплотился перед моими глазами, и я разменивался на мелочи: лепил каминные украшения, статуэтки и едва успевал исполнять все заказы.

Это нравилось Изе во всех отношениях; она принимала публику, становилась так же известна, как и сам художник, и мы делались богачами.

Мать моя занималась хозяйством, от которого Иза решительно отказалась.

Как любила она, гуляя со мной вечером, остановиться у окна магазина и взглянуть на выставленные копии с моих статуй! Ей казалось забавным слышать восторженные похвалы зрителей, и она, бывало, шепчет мне:

— Они и не подозревают, что это я!

Надо полагать, что даже в то время моей любви ей было уже недостаточно: ей хотелось поклонения и обожания толпы… Измена душевная, перешедшая, естественно, в жажду новых ощущений!

Однако любовь и нежность ее ко мне не уменьшались; вдвоем, равно как и при посторонних, она выказывала относительно меня трогательную внимательность, рабскую преданность. Одевалась она и держала себя в обществе строго; белые широкие платья, драпирующие фигуру как плащом, и скромные манеры делали ее похожей на Мадонну. Я воображал, что она дорожит исключительно моею любовью, небрежно относится к мнению посторонних, — и радовался!

Некоторые создания предназначены для зла и совершают его наивно, грациозно, почти бессознательно: змея жалит, лотос убивает, принося безумие! Такова была и жена моя…

А я продолжал радоваться моему счастью! Отсутствие ребенка не давало еще себя чувствовать; Иза опасалась возможности стать матерью, испортить свои дивные формы и красоту, боялась страданий — и я ради нее готов был остаться бездетным. Моя мать одна горячо желала иметь внука… Может быть, она надеялась, что материнство благотворно подействует на характер невестки? Разгонит надвигающиеся тучи?

Кстати замечу, что у людей, одаренных исключительным талантом или гениальными способностями, как например, у композиторов, писателей, ученых, скульпторов, живописцев, — дети являются случайностью. Природа одарила их способностью умственного творчества в ущерб физическому. Нередко случается, что родившийся ребенок возбуждает в них отвращение… Пример тому — чудовищный Жан-Жак Руссо.

Семья, дети — это обуза, путы для свободного, эгоистичного гения. Он бежит от всего, что грозит приковать его к земле, умерить полет его беспредельной фантазии. Вообще, может ли великий человек быть хорошим семьянином? Это подлежит сомнению. Вообразите себе Моисея, Магомета, Гомера, Вергилия, Шекспира, Колумба, Галилея, Мольера, Моцарта, Ньютона, приходящих в восторг от рождения слабого, жалкого существа? Такое произведение кажется им ничтожным — им, творцам бессмертных идей!..

XXXI