Дело княжны Саломеи

— Несчастная! — горестно воскликнул Грушевский. — Она не знает, что собственной рукой нанесла себе царапину, через которую в ее кровь попадает таинственный и смертельный яд.

Даже если она, по неизвестной никому причине, и не пошла бы к берегу озера, чтобы утонуть там, как тонули несколько других невест, повинуясь мистическому зову Луны или песне первой мертвой невесты — графини Марьи Родионовны Паниной, бедная княжна все равно умерла бы через сутки от отравления ядом. Ибо ровно столько времени понадобилось, чтобы трагически оборвалась жизнь еще одной жертвы, задорной горничной Фени, зазнобы старшего лакея и никому пока неизвестного городского господина, который часто навещал Феню и кормил ее мороженым и сахарной ватой на станции железной дороги.

Глупая горничная, опять же не устоявшая перед соблазном, как не устояла бы никакая другая женщина, будь она дама или простая служанка, присвоила себе никому не нужный венок пропавшей невесты. Она точно так же, как и госпожа, надела его на свою легкомысленную головку, так же поправила его перед зеркалом, оцарапав при этом свой лоб и занеся в рану яд, и так же подписала себе смертный приговор, став случайной жертвой неизвестного убийцы-отравителя.

Грушевский упал на стул, в изнеможении утирая лоб. Профессор Копейкин шумно захлопал в ладоши, крича «браво».

— Да, — скромно подтвердил Тюрк. — Приблизительно так все, видимо, и было. Хотя насчет причастности к смерти княжны графини Паниной…

— Друзья, — решился Грушевский на признание. — Вы меня не осудите, хотя имеете полное право усомниться в моем здравом уме, как и сам я… Короче, я видел Марью Родионовну. Как вас сейчас, ей-богу!

Если бы не холодный рассудочный вид Ивана Карловича, с которым тот выслушал такое удивительное признание, Копейкин всерьез забеспокоился бы за друга.

— Не смотри так на меня, Вася, — взмолился Максим Максимович. — Мне тяжело представить, что моя Пушенька… В общем, смерть — это не окончательный приговор, это я точно знаю. Как и то, что вы, Иван Карлович, конечно же, были правы, когда говорили о нелепости человеческого правосудия, помните? Бедная графиня мстит мужчинам, а гибнут по ее вине все сплошь девушки. Чем иначе, кроме ее козней, вы объясните смерть княжны? Да, она все равно умерла бы от яда, и, возможно, здесь Марья Родионовна проявила милосердие, столь не свойственное ей.

Профессор знал, конечно, как тяжело переживал смерть своей жены его друг, но такого он от него не ждал. Однако Тюрк, как ни в чем не бывало, продолжил почти без паузы:

— Остается выяснить, кто этот отравитель и что это за яд, «Голубой огонь Клеопатры».

— Что?! — взревел Копейкин, подскакивая со стула, предоставив присутствующим повод усомниться теперь уже в его здравом уме. — Голубой огонь? Тот самый?

— Ты слышал про эту отраву? — спросил уже уставший чему-либо удивляться Грушевский.

— Еще бы! Нашумевшая легенда о проклятье фараонов. Неужели вы не слыхали, что почти все члены экспедиции, которая открыла гробницу якобы самой Клеопатры, таинственным образом погибли один за другим. Ходили слухи, что они пали жертвой проклятья фараонов, грозящего каждому расхитителю и святотатцу, который осмелится нарушить покой царей Древнего Египта. Страшное это заклинание называлось в папирусах «Голубым огнем Клеопатры» или именем любой другой подходящей царицы или фараонши, — легко махнул рукой профессор.

Откровенно говоря, ничего такого Грушевский не слышал. А вот для Тюрка это новостью не было.

— Ну, так вот, — с видом одержимого продолжал профессор. — Я думаю, что это было не проклятье. Это был яд, какой-то вид бактерий, которые попадали в организм археологов через дыхательные пути или царапины, как угодно.

— Его ты и нашел в царапинах? — затаив дыхание, спросил Грушевский.

— Неизвестный науке вид бактерий, что-то родственное сибирской язве или чуме. Но незнакомого мне вида, я нашел только косвенные следы. Они все были мертвыми, видимо, массово погибают со смертью организма-носителя. Словно бомба с часовым механизмом. Или диверсант, саботажник, который проникает на территорию неприятеля, производит разрушения летального характера, уничтожает все: кровь в артериях густеет и превращается в желе, гемоглобин распадается прямо в венах, сердце становится просто пузырем, полным красной жидкости, отказываясь работать. Ты мог еще не заметить всех последствий, но сейчас их внутренние органы словно растворились в кислоте. Пока человек еще жив, он постепенно чувствует, что сгорает заживо. Высокая температура, симптомы пищевого отравления, лихорадка. Затем потеря сознания, и через несколько часов — смерть.

— Так все и было с горничной, — кивнул Грушевский. — Можно было ее спасти, принять меры, если бы я вовремя…

— Нет и нет! — веско заверил друга Копейкин. — Это не удалось и англичанам. Любопытно еще и то, что заразиться от жертвы невозможно. То есть в Египте проклятье настигало только одну жертву, милуя окружающих, не спускавшихся в гробницу. Ну, или не примеривших венца, как в нашем случае.