Дело командора

Оказавшись опять на родине, космонавты, естественно, думали не о соблюдении карантина, а о том, как поскорее выйти из корабля. Мог ли Кантов сдержать их, заставить выполнить все условия карантина? Кантов — такой, каким стал после смерти Семенова?

И есть еще несколько вопросов:

Почему асфиксия-Т проявилась у штурмана так поздно, спустя почти два года после посещения планеты?

Почему приборы в карантинном пункте показали стерильность?

Павел Петрович еще раз перетасовал в памяти все эти факты, расположил их по-иному. Но ничего нового не обнаружил. Он подумал: «Как бы там ни было, чтобы ответить на два последних вопроса, нужно больше знать о возбудителе болезни». На мгновение в его памяти мелькнули контуры здания, в которое предстояло направиться.

— Полетим на Медбазу? — спросил Петр.

Павел Петрович повернул голову к гиганту, подумал: «Судя по всему, он выключил свои телепатоусилители в комнате Истоцкого, а сейчас включил их. Почему?»

— Ты повезешь меня?

— Хорошо, — с готовностью сказал Петр. — Вряд ли это будет таким же комфортабельным путешествием, как в аппарате, но тут ведь недалеко.

Он поднял Павла Петровича на руки, как поднимают детей, образовал защитную оболочку и включил гравитатор. Этот орган помещался у него в плече и мог служить не только для передвижения.

Вдали показался многоэтажный диск, похожий на слоеный пирог из пластмасс, металла и стекла. Диск висел метрах в пятистах над землей, покрытый матовой пленкой. Это и была передвижная база Медцентра.

Главный микробиолог никого не принимал. С трудом они пробились к его заместителю.

Профессор Мрачек, грузный мужчина с профилем совы, тоже был не особенно доволен визитерами в такое время и готовился их спровадить еще к кому-то, но Павел Петрович категорически заявил:

— Э, нет, знаю, я эту кутерьму. Вы передадите нас своему заму, он — своему помощнику, и так бесконечно. Считайте, что я уже воспользовался правами следователя Совета, о которых «стыдливо» не упоминал. Приношу соболезнования, дорогой профессор, но вам придется ответить на наши вопросы.

Мрачек издал нечто среднее между воплем и стоном. Его большие глаза нетерпеливо уставились на посетителей.

«Глаза расширены от стимуляторов, — подумал Павел Петрович. — Сейчас работникам Медцентра не до сна. Но все мое сочувствие может выразиться лишь в отсутствии лишних вопросов». Он сказал:

— Два вопроса к вам, профессор, а потом любой ваш ассистент или даже робот-информатор доскажет остальное. Меня интересует, мог ли человек преспокойно носить в себе эти проклятые бактерии два года и не подозревать, что болен?

— Болезнь — состояние уже борющегося организма, — быстро проговорил профессор.

— Два года, — напомнил Павел Петрович. Профессор понял, что так просто ему не отвязаться. Он спросил:

— Какой человек и где?

— Космонавт. В ракете. За два года полета. Павел Петрович ожидал, что профессор поспешит ответить, и уже готовился напомнить о важности этого разговора.

Но Мрачек молчал, смотрел мимо Павла Петровича и кивал головой в такт своим мыслям.

— На ваш вопрос следует все же ответить: «да, мог», — торжественно сказал он и поднял указательный палец кверху. — Представляете ли вы, что такое выживаемость микробов? Слышали ли вы о латентном состоянии? Всю жизнь в нашем теле скрыто, замаскированно находятся сотни штаммов болезнетворных микробов, а мы не знаем о них. И даже такой активный микроб, как возбудитель асфиксии-Т, находясь в неблагоприятных условиях, мог сидеть в подполье, не размножаясь. Кстати, буквально в последние часы мы выяснили, что он способен образовывать споры. А споры микробов в организме обнаружить трудно даже при тщательном анализе. И больше того: микроб мог храниться не в готовом виде, а в «чертежах»-как ошибка или добавка к «записи» в нуклеиновых кислотах клеток. В таком случае обнаружить микроб почти невозможно.

Павел Петрович хотел сказать: «Спасибо, профессор, вы уже ответили на оба вопроса с излишком», но Мрачек говорил почти без пауз.

— А этот необычный кокк обнаруживает изумительный, бесподобный механизм приспособления. Я бы сказал, что это сравнимо лишь с приспособляемостью разумного существа.

— Что? — невольно вырвалось у Павла Петровича. В его памяти зазвучали слова Истоцкого… Профессор Мрачек улыбнулся: