Дело Лейкина

Здесь мехматская традиция (ставить отметки за ответ независимо от того, что студент сдавал экзамен в день пересдач) не сработала. До этого не сработала еще одна мехматская традиция, но уже в мою пользу. Я сдал зачет по математическому анализу в первом семестре Зое Михайловне Кишкиной с первого раза. А Зоя Михайловна первый зачет с первого раза не ставила никогда.

Зачет я сдавал восемь часов подряд, с десяти утра до шести часов вечера. До этого, правда, пришлось прорепетировать сдачу с Витей Фирсовым (мы сдружились с ним крепко еще в кружке Саши Олевского). Мы давали друг другу задачки и, не дожидаясь еще ответа, громко кричали: «Неправильно!» Потом все-таки выслушивали ответ и опять кричали: «Неправильно! Приходите в следующий раз!»

«Неправильно!» — могло означать, например, что на графике не были поставлены стрелочки на осях координат.

В третьем семестре Зоя Михайловна взяла реванш. Я безуспешно пытался сдать ей зачет несколько раз подряд. Наконец, Зоя Михайловна зачет мне все-таки поставила. Это было уже поздним вечером, где-то на биофаке, в день накануне экзамена. Зоя Михайловна советовала мне пропустить экзамен, позаниматься хотя бы еще несколько дней и только тогда попытаться его сдать. «Вы понимаете, конечно, что если вы пойдете завтра, то получите неминуемую двойку?» — спросила она меня. «Конечно, понимаю», — ответил я.

Я все-таки пошел сдавать экзамен на следующий день. Получил у Николая Владимировича Ефимова пятерку. Зоя Михайловна тут же устроила ему небольшой, но громкий скандал за это. А я стал думать, не получить ли мне тройку в четвертом семестре, чтобы проверить еще одну мехматскую традицию: за математический анализ в диплом идет отметка по третьему семестру.

Кто бы мог подумать тогда, что эта тройка мне будет отпущена без моего на то желания. А мехматская традиция сработала: в диплом мне пошла пятерка Ефимова, которая перевесила последнюю тройку Крейнеса.

Зоя Михайловна относилась и ко мне, и к Вите Фирсову явно предвзято строго. Вите это не нравилось, и он мне несколько раз об этом говорил. А меня такое отношение Зои Михайловны к нам не обижало. Потому что за несколькими слоями чрезмерной строгости все-таки проглядывалась вполне определенная доброжелательность.

Как-то Зоя Михайловна изловила меня где-то в коридоре и сказала, что видела уже много таких, как я, которые думают, что их выручит багаж знаний.

«Эта грань между тем, когда все дается легко, и тем, когда все становится слишком трудным, может быть пройдена очень легко. Вы меня слышите? Да, Зоя Михайловна. Я предупреждаю вас по-дружески, чтобы вы эту грань не пропустили. Спасибо, Зоя Михайловна. Я очень боюсь за вас. Вас могут отчислить из университета. Вы меня поняли?»

И вот когда мне не ставили зачет по военке, у меня мелькнула мысль: не об этом ли меня предупреждала Зоя Михайловна? Может быть, она что-то знала? Но если это так, то ее предупреждение было слишком уж завуалировано. Сейчас я думаю, что ничего такого «между строк» в ее предупреждении не было.

С одним несданным зачетом по военной подготовке выгонять меня было, видно, как-то нескладно. После седьмой попытки военное дело мне перенесли на осень. А осенью зачет у меня приняли с первого раза. Уж не знаю, почему. Может быть, потому что было слишком очевидно (и это знали уже все), что дело было не в моих знаниях.

Возвращаюсь к осени шестьдесят первого года. Настал день второго общего комсомольского собрания. Партийцы стали вести себя жестче. Кто-то из них вышел на трибуну и стал бить себя кулаком в грудь. «Ребята, — говорил он, — даю вам честное партийное слово…» Он стал клясться, что исключение Лейкина из комсомола не повлечет за собой автоматическое исключение из университета. Видно, партийцы и гэбэшники, наученные опытом собрания в нашей группе, хотели исключить возможность всяких отговорок. Они уже ставили вопрос ребром. И давали ясно понять, что тот, кто не проголосует за исключение, будет уже сам первым кандидатом на выгон.

Все сомнения предлагалось решать прямолинейно, на основании простого тезиса — «партия всегда права». Придумал это еще давным-давно один из основоположников советской системы. Правда, он впоследствии сам засомневался в справедливости своего же тезиса. Но удар ледорубом по голове разрешил все его сомнения раз и навсегда.