Дело Лейкина

Все, что собирались сделать партийцы — это при заранее утвержденном в верхах «кандидате» отдать дань времени. Если их главный играл в либерализацию, то вместо назначения декана надо было провести выборы. Но кандидатура на пост декана должна была быть, конечно, только одна. То есть, может быть, были еще какие-то люди, формально выдвинутые в кандидаты. Кто-то мог подать на конкурс по наивности. Кого-то могли подтолкнуть к этому. (Давай, мол, смелее — ты, конечно, в этот раз не пройдешь, но надо, чтобы люди тебя знали.) Как бы то ни было, но настоящий кандидат был один. И его кандидатура стандартным образом была заранее «согласована» во всех стандартных инстанциях.

Есть еще одна причина, по которой мне кажется утверждение Андрея Тоома весьма сомнительным. Мы знаем (должны знать), что кандидатура Ефимова партийцами была согласована. Тем не менее, предположим, что были какие-то партийные силы, которые не хотели видеть Николая Владимировича на посту декана. И вот они придумывают следующую многоходовую комбинацию. Пользуясь неосторожными выступлениями Миши Лейкина, раздувают все это в «дело». Сообщают кукурузнику об этом и советуют отменить выборы деканов в университетах. Кукурузник соглашается с ними и выборы отменяет.

Предположим даже, что все это им удалось. А что было бы дальше? А дальше Ефимов был бы не выбран, а просто назначен на пост декана.

Значит, надо тогда было что-то сделать с Ефимовым. Отравить? Написать на него донос? Это вполне возможно было от партийцев ожидать. Но зачем тогда были нужны такие сложности с делом Лейкина?

Были ли такие заговорщики? Удалось ли им сообщить на самый верх о деле Лейкина и найти там своих людей, близких к кукурузнику? Этого мы не знаем. Но мы знаем, что выборы не были отменены. Выборы состоялись. И деканом факультета был избран (сюрприз!) Николай Владимирович Ефимов.

Но осенью шестьдесят первого Ефимов не был еще деканом. Однако что-то где-то слышать мог. Потому и предупреждал по-дружески Марика, а через Марика и всех нас, об опасности.

Нашу компанию потянули на ковер к Слезкину, тогдашнему декану факультета. У Слезкина разговор был коротким и прямолинейно строгим. Всем велели вести себя хорошо. В противном случае грозили выгнать из университета.

Меня к Слезкину не вызывали. Я думаю, что ОНИ считали, что меня не надо было предупреждать, потому что я был уже в списке на выгон. Меня хотели выгнать из университета за полгода до этого события.

Весной того же года мне не поставили зачет по военному делу. Сначала я не придал этому особого значения. Подучил немного электронные схемы, разобрался в колебательном режиме магнетрона и пошел сдавать во второй раз. И во второй раз зачет у меня принят не был. Тогда я засел за изучение военки серьезно. Но не смог сдать зачет ни с третьего, ни с четвертого раза.

Никто не понимал, что происходит. Мои знания по предмету уже после второй попытки были выше среднего. К пятой пересдаче я был уже на несколько голов выше любого другого из наших. Не потому, конечно, что я был способнее других в электронных схемах. А потому, что я все-таки потратил на это массу времени. И я не думаю, что кто-то из наших потратил на подготовку более чем пару дней.

И в пятый раз зачет не был мне поставлен. Кто-то, видно, на меня стучал. И стучал довольно крепко.

Формально, без сданных зачетов студент до экзаменов не допускался. Но только с одним несданным зачетом такое разрешение, как правило, давалось. Начинались экзамены, и я пошел к инспектору. Просил его разрешить мне сдавать экзамены одновременно с моими очередными попытками сдать зачет по военному делу. Но инспектор, видно, был предупрежден и разрешения мне не дал. Через несколько дней я стал просить его снова. Он мне отказал в очень резкой форме.

Когда оставалось уже несколько дней до конца сессии, наш инспектор ушел в отпуск. Я воспользовался этим и пошел к его молодой заместительнице. Я ей сказал, что мне надо сдавать экзамены, а у меня нет зачета только по какой-то ерунде — по военной подготовке. Заместительница дала мне отрывной листок (кажется, это так называлось) без всяких раздумий. Это был первый, но не последний в моей жизни гэбэшный прокол, которым я воспользовался. И с того времени я только укрепился в том, что не надо верить расхожему мнению о том, что гэбэшники всесильны, что они знают все о нас и все у них схвачено, и что все мы у них под колпаком. Гэбэшниками работали не лучшие из нас, а худшие. И всеобщая безалаберщина непременно должна была быть и в их рядах, и в не меньшей степени. Надо было только верить в это и уж, по крайней мере, не давать им «легкий хлеб».

За пять следующих дней я сдал пять экзаменов. Последний — математический анализ — я сдавал вне сессии, уже в день пересдач, Михаилу Александровичу Крейнесу. Я ответил ему по билету. Потом ответил на дополнительные вопросы. Потом быстро решил все задачки, которые он мне дал. Крейнес был вполне удовлетворен моим ответом. Он сказал мне: «Молодец! Как же вы хорошо подготовились! Вы просто молодец!» И поставил тройку.