Дело Ливенворта (сборник)

– Тогда пусть Бог простит меня за то зло, которое я причинила этому благородному сердцу, потому что сама себя я не прощу. Погодите! – воскликнула мисс Мэри, когда он разомкнул уста. – Прежде чем я приму новый залог вашего щедрого доверия, позвольте показать, какая я на самом деле. Вы увидите худшие стороны женщины, которую пустили в свое сердце. Мистер Рэймонд, – сказала она, первый раз поворачиваясь ко мне, – в те дни, когда с искренней тревогой о моем благополучии (как видите, я не верю словам этого человека) вы хотели заставить меня говорить и рассказать все, что мне известно об этом страшном происшествии, я не сделала этого из-за эгоистического страха. Я знала, что все было против меня. Элеонора мне рассказала. Сама Элеонора – и это было больнее всего – считала меня виновной. У нее имелись на то причины. Сначала, обнаружив подписанный конверт на письменном столе под мертвым телом дяди, она узнала, что в миг смерти он вызывал адвоката, чтобы внести в завещание изменения, которые передадут мои права ей. И хотя я это отрицала, я действительно побывала в его комнате накануне вечером, и она слышала, как открывалась моя дверь, как шуршало мое платье, когда я проходила по коридору. Но это еще не все. Ключ, который все считали прямым доказательством вины того, у кого он будет найден, нашелся на полу в моей комнате; письмо, написанное мистером Клеверингом дяде, обнаружилось; мой платок (сестра видела, как я брала его из корзины с чистыми вещами) был представлен во время дознания замаранным пистолетной копотью. Я не могла этого объяснить. Меня как будто оплело паутиной, и каждое движение приводило к тому, что я еще сильнее увязала в ней. Я знала, что невиновна, но если у меня не получилось убедить в этом собственную сестру, разве смогла бы я доказать что-то людям, если бы пришлось это делать? Хуже того, если Элеонора, у которой были все причины желать дяде долгой жизни, попала под подозрение из-за нескольких косвенных улик против нее, представьте, чего нужно было бояться мне, наследнице, если бы эти улики обернулись против меня! Тон и настроение присяжных, задавших во время дознания вопрос, кому смерть дяди была выгоднее всего, были слишком очевидны. Поэтому, когда Элеонора, великодушная Элеонора, сомкнула уста и отказалась говорить вещи, которые стали бы моей погибелью, я позволила ей это, думая: «Раз она сочла меня способной на преступление, пусть теперь расхлебывает!» Не смягчилась я, и когда увидела, какими страшными могут быть последствия ее молчания. Боязнь позора, напряжение и опасность, которую принесло бы признание, запечатали мои уста. Лишь однажды я заколебалась. Когда при нашем последнем разговоре я поняла, что вы, несмотря ни на что, считаете Элеонору невиновной, и мне пришло в голову, что вы поверите в мою невиновность, если я отдам себя на вашу милость. Но как раз тогда появился мистер Клеверинг, и я вдруг поняла, какой будет моя запятнанная подозрением жизнь. Поэтому, вместо того чтобы поддаться порыву, я сделала совсем другое: пригрозила мистеру Клеверингу, что откажусь от нашего брака, если он приблизится ко мне снова, пока опасность не миновала. Да, он подтвердит, что именно этими словами я встретила его, когда он с сердцем, истерзанным долгим ожиданием, явился убедиться, что не я сама накликала на себя опасность, которая мне грозила. Таким было мое приветствие после года молчания, каждый миг которого стал для него пыткой. Но он простил меня, я вижу это в его глазах, я слышу это в его голосе. А вы… Если когда-нибудь вы сможете забыть, как я поступила с Элеонорой, если с тенью этой несправедливости в глазах вы, питая сладкую надежду, сумеете думать обо мне не так плохо, то сделайте это. А что до этого человека, то для меня не может быть муки страшнее, чем стоять рядом с ним в одной комнате! Пусть он выйдет вперед и ответит: я хоть раз своим видом или словом давала ему повод поверить, что догадываюсь о его страсти и тем более – отвечу на нее?