Дело Ливенворта

– Моя милая матушка Хаббард[31] поражена. Она не знала, что ее слушала такая совершенно не романтическая маленькая негодница, когда она рассказывала свои чудесные сказки о любви, которая побеждает драконов, о жизни в пещерах и о прогулке по раскаленным лемехам, как по зеленой травке?[32]

– Нет, – сказала я и, охваченная необоримой нежностью, обняла ее. – Но если бы знала, это ничего бы не изменило. Я бы все равно говорила о любви и о том, как она может сделать пресный, обыденный мир сладким и восхитительным.

– Правда? Значит, вы не считаете меня негодницей?

Что я могла ответить? Я считала ее самым обаятельным существом в мире и честно сказала об этом. В тот же миг к ней вернулось веселье. Не то чтобы я думала тогда, и уж тем более не считаю сейчас, что для нее было важно мое мнение, но ее натура требовала восхищения и расцветала под его лучами.

– А вы позволите мне приходить и рассказывать вам, какая я плохая? Если я буду продолжать быть плохой, а я, несомненно, такой буду, вы не откажетесь принимать меня?

– Я никогда не откажусь принимать вас.

– Даже если я сделаю что-нибудь ужасное? Даже если одной прекрасной ночью я сбегу со своим возлюбленным, чтобы отомстить дяде за его предрассудки?

Это было сказано легко и не всерьез, потому что она даже не стала ждать моего ответа. И все же зерна эти запали нам обеим глубоко в сердце, и несколько следующих дней я провела в раздумьях о том, как справлюсь, если когда-нибудь доведется заниматься столь захватывающим делом, как помощь влюбленным в побеге. Можете представить мою радость, когда однажды вечером Ханна, эта несчастная девушка, которая сейчас лежит мертвая в моем доме и которая в то время занимала место горничной при Мэри Ливенворт, пришла ко мне с такой запиской от нее:

Приготовьте на завтра для меня свою самую лучшую сказку, и пусть принц будет таким же прекрасным, как… как тот, о ком вы слышали, а принцесса такой же глупой, как ваша маленькая капризная любимица.

Мэри

Это короткое послание могло означать только одно: она помолвлена. Но наступивший день не принес мне мою Мэри, как и следующий, и тот, что был за следующим, и кроме известия о том, что мистер Ливенворт вернулся из путешествия, я не получала никаких новостей. Прошло два мучительно долгих дня, когда вечером, как только начало темнеть, она вошла в мой дом. С нашей последней встречи прошла неделя, но внешность и выражение ее лица изменились так, словно мы не виделись год. Она была до того не похожа на себя прежнюю, что я с большим трудом смогла изобразить радость.

– Вы расстроены, да? – сказала она, не глядя на меня. – Вы ждали, что я стану шептать о своих надеждах, ждали откровений и милых признаний, а вместо этого видите холодную, злую женщину, которой в первый раз рядом с вами хочется быть сдержанной и необщительной.

– Это потому, что в вашей любви было больше причин для беспокойства, чем для радости, – ответила я, хотя и не без некоторого неприятного удивления, вызванного больше ее манерами, чем словами.

Она не ответила, но встала и принялась ходить по комнате, сначала с замкнутым видом, а потом с определенной долей волнения, что оказалось предвестием перемены в ее настроении, ибо, неожиданно остановившись, она повернулась ко мне и сказала:

– Мистер Клеверинг уехал из Р**, миссис Белден.

– Уехал?

– Да. Дядя приказал мне прогнать его, и я повиновалась.

Рукоделие выпало у меня из рук, сердце сжалось от искреннего огорчения.

– Значит, он узнал о вашей помолвке с мистером Клеверингом?

– Да. Он не пробыл в доме и пяти минут, как Элеонора рассказала ему.

– Значит, и она знала?

– Да, – вздохнула она. – Она не смогла побороть искушения. Я по глупости своей намекнула ей об этом в первые минуты счастья и слабости. О последствиях я не задумывалась, но ведь можно было догадаться. Она такая сознательная.

– Я бы не называла это сознательностью, когда рассказываешь чужие секреты, – возразила я.

– Это потому, что вы не Элеонора.

Не имея ответа на это, я сказала:

– И дядя не одобрил помолвку?

– Одобрил? Разве я не говорила, что он никогда не разрешит мне выйти за англичанина? Он сказал, что скорее в могилу меня положит.

– И вы сдались? Не боролись? Пошли на поводу у этого ужасного, жестокого человека?

Она снова подошла к фотографии, которая привлекла ее внимание в прошлый раз, но после этих слов многозначительно покосилась на меня.

– Когда он приказал, я повиновалась, если вы об этом.

– И прогнали мистера Клеверинга после того, как дали слово чести стать его женой?

– Почему нет, если оказалось, что я не смогу сдержать слово?

– Значит, вы решили не выходить за него?

Она промолчала, только подняла лицо к фотографии.

– Дядя сказал бы, что я решила во всем руководствоваться его желаниями, – наконец ответила она, и я почувствовала в ее голосе горечь презрения к самой себе.

В ужасном огорчении я заплакала.