Дело марсианцев

Граф Балиор подвинул к себе чернильницу и бережно опустил в нее перо. Собственная ярость и очевидная ложь Дидимова настолько мутили сознание поэта, что он едва сдерживался от буйства, однако пальцы у него заметно вздрагивали – это и вызвало, видимо, мимолетный порыв: вынимая перо из глиняного сосуда, Тихон неловко дернул рукой. Чернильница шлепнулась на бок, из нее моментально вылилась приличная синяя лужа. Залив часть документа и несколько червонцев, жидкость плеснула через край доски со стороны заводчика и тонкой струйкой зашуршала у того по сапогу.

В сарае установилась буквально мертвенная тишина. Только писец не растерялся и отступил назад, будто освобождая путь для гнева заводчика – и тот воспоследовал! Могучим ударом кулака по доске Дидимов сбросил на пол и несчастную чернильницу, и звякнувшие жалко червонцы, даже не озаботившись, что они раскатываются по закоулкам – его искаженное гневом лицо было обращено только на виновника всей этой дикой сцены.

– Ты труп, Балиор! Взять его!

Поэт попытался было ринуться прочь, чтобы затеряться между железными монстрами, но переоценил свои силы. Уже на первом шагу четыре могучих руки сдавили его со всех сторон, а заодно и холодное дуло пистоля уперлось в шею – Тихон отчетливо понял, что если возобновит борьбу, тати не выдержат и нашпигуют его свинцом.

Собственно, и дергаться-то было нелепо, поскольку единой мощью кошевники, а подоспело их немало, превосходили одного пленника многократно. Слабых телом Дидимов в свою ватагу, очевидно, не вербовал. Из знакомых рож Тихон опознал Филимона, прочие тати были ему неизвестны – наверняка из личных дидимовских крестьян, коих у него великое множество.

– Петр Сергеич, позвольте мне, – опять выступил неугомонный Фаддей.

– Что позволить?

– Стукну его пару раз, как он меня, а потом и убить не жалко.

Тихон содрогнулся. Скрученного, явили его взору заводчика, сбоку от которого в нетерпении подпрыгивал бывший глава рудничных татей. Злобная физиономия Дидимова, против ожидания, буквально лучилась довольством, словно он наслаждался непокорностью поэта и предвкушал, как расправится с ним, будто с вертким тараканом, упавшим сгоряча в бутылку.

– А давай, стукнешь, – милостиво кивнул заводчик.

Фаддей с пылающим взором подскочил было к Тихону, и у того между ног буквально онемело от жуткого предчувствия, однако ладонь хозяина вдруг придержала прыткого кошевника.

– Но не так просто, а с толком… Полезай в доспехи.

– Зачем?

– Ты же хочешь, чтобы он тоже мужской силы лишился? Чтобы наверняка! Вот и полезай, братец, воплоти мечту в реальность. Заодно проверим, чего мои железные люди на самом деле стоят.

Фаддей безумным взглядом обвел ряды соратников, будто ища у них сочувствия, но те лишь засмеялись доброй шутке Дидимова и принялись подначивать бедного татя. Наконец тот понял, что хозяин не шутит, и с помощью свободных от удерживания Тихона парней стал втискиваться в нутро железного «человека». Для этого с его спины сняли круглый щит.

– И Балиора тоже затолкайте, пусть подерутся… – приказал заводчик.

– Что за дикие забавы? – высказался поэт. – Я не умею с этим чудищем управляться.

– Научишься. Жизнь, как говорится, заставит… С самоходом моим управился, так и с этим сумеешь, коли не полный дурак. А ежели победишь моего Фаддейку, отпущу на все четыре стороны.

– Я тебе не верю!

– Дело твое. Тогда подожди, сейчас он облачится и отмутузит тебя железными ручищами до смерти.

Выбора у него не было, ни малейшего. Словно в лихорадочном тумане, подошел Тихон к другим доспехам и влез в подготовленное для него отверстие. Перед этим с него сдернули бешмет, иначе было бы тесновато, а так места в животе чудища оказалось вполне достаточно. И отверстие для дыхания в шлеме имелось, оно же годилось для обзора, и даже сыромятные ремни для закрепления ног и рук – иначе тело при нещадной болтанке расшиблось бы об железные внутренности монстра.

– Лучше всего бить ногами, – прошептал ему в ухо тать, закреплявший пленника ремнями. Тихону показалось, что он узнал голос Филимона, но это было слишком невероятно. – Руками его не сшибить, и не пытайся, только если в прорезь угодишь кончиком, тогда помрет Фаддейка. Но это еще никому не удавалось. Гляди сюда, вот рычаги, чтобы ногами двигать…

Неведомый кошевник, лица которого Тихон так и не увидел, ткнул в железные рукоятки напротив живота.

– Ими от котла управляют, но можно и самому.

– Как от котла?

Но выяснить все подробности поэту не довелось, поскольку под хохот и улюлюканье татей его уже запечатали в чудище. Позади щелкнули запоры, и Тихон наконец осознал, что стал живой начинкой человекообразному чудищу с туловищем-бочкой, слоновьими ногами и непомерно длинными руками-плетьми.

В прорезь видно было немного – далеко от нее лицо располагалось, неудобно. Но противник в таком же облачении видел ровно столько же, а значит, условия совершенно равны. Может, Фаддей как-то уже упражнялся в эдакой богопротивной «битве»?