Дело Николя Ле Флока

В Святой четверг в Версале проповедовал аббат Бовэ, епископ Сенеза. Николя долго вспоминал об ужасных минутах, оставивших глубокий след в сердцах всех присутствующих. Темой проповеди оратор выбрал смерть. Начав с развенчания утверждений, что в нынешний век люди стали жить дольше, чем в век минувший, он красноречиво описал несчастия народа, переставшего должным образом любить своего монарха, а затем с негодованием описал образ жизни царя Соломона, прозрачно намекая на короля. Николя вспомнил его слова: «И вот монарх сей, пресытившийся сладострастием и исчерпавший себя в плотских усладах, желая пробудить увядшие чувства, предался блудодеянию с девицами знатными, а затем стал искать блудниц среди отбросов общества». При последних словах прелата король побледнел, а придворные пришли в ужас. «Еще сорок дней, и Ниневия падет во прах». Сраженная в самое сердце и обуреваемая мрачными предчувствиями, фаворитка сумела скрыть тревогу и лишь пожелала поскорее пережить «этот чертов апрель», в котором, если верить продаваемому из-под полы «Льежскому альманаху», следовало ожидать «падение некой вознесенной наверх особы, играющей двусмысленную роль при одном из чужеземных дворов».

Получив накануне записку Лаборда, Николя, заинтригованный, прибыл в Версаль: в записке сообщалось о сюрпризе, но ничего не говорилось о том, что это за сюрприз. Во время охоты Лаборд хранил молчание. Король не покидал своей кареты и, несмотря на весеннее потепление, жаловался на холод. Он плохо выглядел: после осмотра зубного врача у него болели десны. Проведя ночь в апартаментах первого служителя королевской опочивальни, Николя на следующий день к трем часам пополудни отправился в Малый Трианон. Там он узнал, что король, почувствовав себя плохо, принял болеутоляющее средство, но лучше ему не стало, и он, сыграв обычную партию в карты, отправился спать, надеясь исцелить недомогание сном.

В ожидании новостей Лаборд и Николя прогуливались в маленьком французском саду, служившим продолжением отапливаемых оранжерей, где король пытался выращивать ананасы, кофейные и фиговые деревья. За разговором они подошли к небольшому павильону работы Габриэля, где король обычно перекусывал клубникой со сливками и разбирал гербарии. Неожиданно на верхних ступеньках лестницы возник чей-то силуэт; приглядевшись, Николя не поверил своим глазам: улыбаясь, на него смотрел Наганда [46].

Лаборд оставил друзей, обрадованных нечаянной встречей. Не видевшиеся с 1770 года, когда Николя проводил молодого индейца микмака в Нант, откуда тот отплыл в Канаду, они то и дело возвращались к общим воспоминаниям. Выспросив, как дела у Бурдо и Семакгюса, индеец рассказал, как после смерти отца он стал вождем племени и теперь правит своим народом. Затем он объяснил, что за истекшее время ему удалось собрать множество интересных сведений как о своих сородичах, так и об американских поселенцах, и в Версале пожелали выслушать его лично; также его попросили сделать картографические наброски, выделив необходимые департаменту стратегические точки. Обманув английский крейсер, рыболовное судно тайно приняло его на борт в устье реки Святого Лаврентия и доставило на острова Сен-Пьер и Микелон, где его ждал корабль королевского флота. Наганда с гордостью продемонстрировал Николя свой офицерский мундир. Благодаря недавней беседе с дофином Николя был неплохо осведомлен о положении в Америке, но рассказ Наганды существенно дополнил сложившуюся у него картину. Пребывание Наганды во Франции заканчивалось; он ждал приема у короля и министра морского флота, дабы, получив новые инструкции, тотчас отбыть к себе на родину. Индейца разместили в Версале, в гостинице «Чудный образ», что на площади Дофина. Николя сумел уговорить его съездить с ним в Париж, к господину де Ноблекуру, ибо тот до сих пор сожалел, что не смог познакомиться с «человеком из Нового Света». Беседу их прервал дежурный офицер: он пришел за индейским вождем. Когда Наганда удалился, Лаборд поведал Николя, что ему удалось узнать.

— Король дурно провел ночь, — сказал он. — К головной боли добавились боли в пояснице. Пришлось разбудить королевского лейб-медика, господин Лемонье. Он нашел у короля лихорадку. По приказу Его Величества послали за графиней дю Барри. Во всем, что касается здоровья, король проявляет редкостное малодушие, поэтому Лемонье не стал пугать Его Величество и просто сказал, что у него несварение желудка. Дворяне, несущие службу при особе Его Величества, решили, что речь идет о легком недомогании.

— А графиня? — поинтересовался Николя.

— Она опасается, как бы страх перед дьяволом, пробудившийся с недавнего времени у Его Величества, не побудил его призвать исповедника. В целом же она придерживается общего мнения и желает самостоятельно ухаживать за королем. По ее приказу никто не стал сообщать в Большой дворец родным Его Величества…

— Но при дворе все всегда становится известным…