Дело Николя Ле Флока

Плотная сеть улочек, расположенных между кварталами Марэ и Аль, куда с трудом мог втиснуться всего один экипаж, не позволила ему быстро проехать на улицу Монмартр. Некоторые улочки были настолько узки, что, не выходя из кареты, Николя не только мог коснуться рукой стен стоявших по обеим сторонам домов, но и прочесть объявления, расклеенные кое-как, несмотря на ряд постановлений о правилах расклейки афиш на стенах домов. Налепленные на стены листки извещали о новых ордонансах правительства, содержали объявления шарлатанов, постановления Парламента, приговоры, вынесенные в Шатле, извещали о продаже с торгов имущества должников. Здесь же теснились увещевательные послания, объявления о пропаже собак и кошек, извещения о кончине, афишки «необыкновенного спектакля» по мотивам «Неистового Роланда» Ариосто, привезенного кукольным театром из Сицилии, а также десятки раз повторенный адрес фабриканта мягких бандажей для грыжи. Службы Сартина предписывали наклеивать объявления в определенных местах, и не долее, чем на один день; затем их срывали, освобождая место для новых сообщений, и следили за тем, чтобы обрывки их не усыпали улицы. В результате одна и та же рука сначала расклеивала афиши, а через несколько часов уже сдирала их со стен.

На фиакр обрушивались то потоки воды пополам со снегом, то снесенные с крыш сильным ветром куски черепицы, штукатурки или свинца. Возница в страхе вертел головой в разные стороны, уворачиваясь от падающих осколков. Николя забавлялся, глядя, как, невзирая на отвратительную погоду, парижане, побуждаемые природным любопытством, останавливались и пытались рассмотреть, что же сыплется на них с крыш. Стоило одному прохожему посмотреть вверх, как вокруг него тут же выстраивалось множество зевак, задиравших головы, дабы понять, что привлекло внимание их собрата. Несговорчивый и подозрительный, этот народ, невзирая ни на что, в глубине души чувствовал себя счастливым, ибо никогда не терял бодрости духа, думал Николя.

Внезапно его охватило искушение приказать кучеру свернуть на улицу Фобур-Сент-Оноре. Он уже представлял себе, как неожиданно заявится в «Коронованный дельфин» и, преисполнившись обиды за давнюю ложь, с видом оскорбленного достоинства задаст роковой вопрос перепуганной Сатин. По причине своего живого воображения, всегда готового представить ему любые картины, он часто заранее переживал то, что еще не произошло, а только могло произойти, но эти переживания никогда не шли ему на пользу. Вот и сейчас он уже слышал ответы своей подруги и внимал им. Воображаемый диалог настолько захватил его, что, побуждаемый истерзанным разумом, он начал выбирать варианты будущих реплик, тщательно их сортировать, словно раскладывая по полицейским досье, продумывать, как сменить тон, как придать разговору неожиданное для собеседника направление и какие выводы — счастливые или же плачевные — ждут его в конце разговора. Вымысел приобретал столь зримые очертания, что сцены уже чередовались вне зависимости от его настроения и неосознанных желаний. Встревоженный нараставшим в нем возбуждением, он неимоверным усилием воли заставил себя прекратить жестокую игру, бередившую его глубокую сердечную рану. И хотя он до сих пор не смел признаться себе, что случайная встреча с Президентшей нанесла ему удар прямо в сердце, рана, полученная на лондонской улице, причиняла ему неимоверные страдания, и чем дальше он откладывал неизбежный разговор, тем сильнее она кровоточила.

Прибыв на улицу Монмартр, Николя нашел господина де Ноблекура в библиотеке. Сидя в большом кресле, обитом гобеленом, он листал большую книгу в телячьем переплете, водруженную на ломберный столик. В сером фраке, с напудренной прической он выглядел помолодевшим. При виде комиссара он улыбнулся.

— Ах, какая досада, что я родился так поздно! — вздохнул он.

— Отчего столь неожиданное заявление? — спросил Николя.

— Родись я пятью десятками годов раньше, я бы смог увидеть Мольера в «Мизантропе»! Нынешние пьесы кажутся мне исключительно пресными, за исключением, пожалуй, сочинений Мариво. Только в его пьесах я нахожу верное изображение утонченных чувств, порожденных страстью. Но Мариво — это иное время, время моей молодости. Но даже его я оцениваю достаточно сдержанно, ибо он излишне склонен к сталкиванию возбуждающих мыслей, порождая тем самым суетные помыслы и желания. Я согласен с господином Руссо, который не намерен являть на сцене жизнь, ибо в ней мы, в сущности, обретаем только слезы.

— И были бы разочарованы, — заметил Николя. — Позволю себе заметить, знаменитый Поклен исполнял роль в комическом ключе, с гримасами и буффонадой, и довольно быстро передал эту роль юному Барону.

— Ах, оставьте, — запротестовал Ноблекур, — не разрушайте моих иллюзий! Послушайте лучше, сколь совершенен сей союз формы и смысла:

Увы, моей любви нет меры, нет предела!
Чтоб ваша красота моею лишь была,
Я, право, иногда готов желать вам зла.

[33]