Дело Николя Ле Флока

— Я думал не о парламентах, а о народе, нигде не представленном и не имеющем ни слова, ни голоса.

Неожиданно карету занесло в сторону, и Николя швырнуло на инспектора. Снаружи послышалась брань и щелканье кнута. Окошко в передней стенке открылось.

— Прошу господ меня извинить, но моей вины тут нет. Мальчишка, разносящий лимонад, задумался, переходя улицу, и я едва не сбил его.

Карета покатила дальше. В окошке промелькнуло испуганное лицо кудрявого молодого человека в белом переднике, державшего в одной руке серебряный кофейник, а в другой — поднос с кувшином и пирамидой чашек, которые ему чудом удалось спасти. Когда сыщики прибыли в Шатле, в дежурной части их уже ожидал доктор Семакгюс; на лице его отражались совершенно противоречивые чувства.

— Что нового? — спросил Бурдо. — Что показали ваши исследования, и можем ли мы закрывать дело?

— Никоим образом, — ответил хирург. — Налицо самое настоящее отравление…

— Ну, это мы уже знаем…

— Да, конечно. Но теперь ясно, что это отравление умышленное. Все мои выводы — а я неоднократно производил исследования, — говорят о преступном умысле.

Бурдо открыл рот.

— Нет, я знаю ваши возражения, хотя вы их и не высказали. Речь идет не о нечаянном отравлении, а о преступном и предумышленном.

Николя ощутил, как на него внезапно навалилась огромная ледяная глыба, и ему пришлось сесть на табурет. Итак, его самое первое предчувствие подтвердилось.

— И на чем основано ваше заключение? — спросил Бурдо.

— На двух крысах. Точнее, на шести, потому что я трижды проводил эксперимент. А всего крыс было двенадцать; я поделил их на две группы, и на одной проверил наличие яда в жидкости, а на другой — в пище. Отведав курицу, все остались живы; но вот после жидкости — о! началась настоящая гекатомба. Надо сказать, для борьбы с крысами этот яд гораздо эффективнее мышьяка. Зверьки сначала озадаченно замерли, затем задергались, стали разевать пасти, у них начались спазмы, обильное потоотделение, и они тревожно запищали. Когда я дал им воды, они бросились жадно пить, а затем, издавая писки и корчась от боли, выдали из себя все, что съели ранее. Потом их стало рвать кровавой слизью, и через четверть часа они окочурились.

— И о каком яде идет речь?

— В этом-то и вопрос! Я его не знаю.

— Не может быть!

— Может: соотношение кислоты и разрушительного вещества, содержащихся в напитке, еще предстоит определить.

— Но вы хотя бы предполагаете, о чем идет речь?

— Мне удалось получить осадок, точнее, собрать крохотные частицы, полученные путем высушивания и выпаривания влажных субстанций. Речь идет об измельченных семенах.

— Что за семена? Вы хотите, чтобы я лопнул от любопытства?

— Ох! Если бы я знал! Это-то меня и раздражает: я не могу их определить, хотя и побывал во многих уголках света. Содержавшийся в жидкости яд по своему воздействию напоминает растительные яды, в частности, получаемые из ядовитых семян лианы, произрастающей в Америке; семена этой лианы вызывают судороги. Я до поздней ночи рылся у себя в библиотеке, выискивая подходящие описания. Но даже в труде Пупе-Депорта о растениях острова Сан-Доминго нет ничего похожего. Поэтому я отправляюсь в Королевский ботанический сад посоветоваться с учеными-ботаниками и посмотреть коллекции. Вы же знаете, я продолжаю работу над трактатом об экзотических растениях, поэтому у меня имеются кое-какие знания в этой области. Но данный случай превосходит мои познания.

— Непременно держите нас в курсе, — произнес Бурдо. — Но прежде я хочу задать вам последний вопрос: не мог ли кто-нибудь из слуг госпожи Ластерье, привезенных ею с Антильских островов, подмешать ей в стакан яд?

Семакгюс на минуту задумался.

— Предположение, не лишенное оснований. Тамошняя флора настолько разнообразна, насколько малоизученна. В таком случае получается, что они привезли его с собой во Францию. Но с какой целью брать с собой яд? Если принять эту гипотезу, напрашивается вывод о продуманном заранее преступлении, что, на мой взгляд, крайне сомнительно. Я покидаю вас, дорогой Бурдо. А что, Николя по-прежнему отдыхает в Версале?

Бурдо удивленно вскинул брови.

— Не удивляйтесь, сегодня утром я заходил на улицу Монмартр. Он прислал к господину де Ноблекуру посыльного, и тот сообщил, что Николя гостит сейчас в Версале, у своего друга Лаборда. Счастливчик, наверняка сидит с удочкой на берегу Большого канала!

Бурдо и Николя тревожно переглянулись; никто из них не представлял, откуда взялся сей таинственный посыльный.

Семакгюс удалился, не взглянув в сторону писаря, упорно опускавшего голову. Подождав, пока стих шум шагов корабельного хирурга, инспектор повернулся к Николя.

— Все, что мы с вами тут услышали, приводит меня в отчаяние. Получается, главные неприятности еще впереди. Пора начинать расследование по всем правилам, иначе говоря, надобно как можно скорее допросить наших двух залетных птичек. Что вы на это скажете? Слуги госпожи Ластерье рассматриваются нами как главные подозреваемые. Они вполне могли подсыпать ядовитые семена. Вы хорошо знаете этих людей?