Я обещала дочерям, что, как только сдам последние экзамены, мы куда-нибудь поедем вместе. И мы отправились на Мазуры. Школьный друг папы (смешно как-
то – двое стариков когда-то ходили в школу и сидели за одной партой) там директор конного завода, и девочки могли бы поучиться верховой езде. Лилька обезумела от счастья, а Габи, более осторожная, видимо, немного побаивалась. Подтвердили это первые уроки, наша Гапа боялась сесть даже на пони, а когда мы начали ее уговаривать, она расплакалась.
– Давайте не будем ее трогать, – сказал пан Кароль. – Ничего нельзя делать через силу.
Между тем Лилька, казалось, родилась в седле. Она была бы уже не прочь ездить самостоятельно, чтобы ее не водили на корде. Пан Кароль ее сдерживал:
– Всему свое время.
Нам было очень хорошо, можно сказать, нас троих согревала теплота этого необыкновенного человека. Я знаю от отца о всех превратностях его судьбы. Более десяти лет он провел в советских лагерях, а когда вернулся – после пятьдесят шестого года [49] , – не нашел уже никого из своих родных: половину перебили немцы, половину – русские. Папа сказал, что судьба пана Кароля – квинтэссенция нашей национальной судьбы и следовало бы поставить ему памятник. А рассудительная Лилька на это возразила:
– Дедуль, живым памятники не ставят.
Но стоило ей познакомиться с паном Каролем, как она сразу его очень полюбила, не отходила от него ни на шаг с утра до вечера, а уж самым большим счастьем для нее была совместная прогулка верхом.
Когда мы лежали в постели, я услышала в темноте:
– Жаль, что пан Кароль не наш дедушка, тогда бы я ничего не боялась.
– А чего ты боишься, дорогая? – спросила я.
– Не знаю, но с паном Каролем я бы не боялась.