Дело о Бабе-яге

За креслом, изогнувшись в подобострастном поклоне и нашептывая что-то на ушко его сиятельству, пребывал напомаженный, благоухающий гвоздичной водой, управляющий гостиницы.

Эта парочка, являя собой довольство и благолепие, окончательно пошатнула мою веру в разумное, доброе и вечное.

С грохотом побросав сундуки и нарочито пыхтя, как паровоз, я упал на диван рядом с неубранным еще, накрытым кружевной салфеточкой столом, налил полный стакан воды и выхлестал залпом.

— Стажер! — обрадовался наставник, будто только что меня заметил. — Как быстро ты вернулся. А мы тут с милейшим Аполлоном Митрофановичем городские сплетни обсуждаем. Прелюбопытная картинка получается… Да ты кушай, пока не остыло. — он кивнул на блюда под серебряными крышками. — Отведай супчику: райское блюдо! Курочка домашняя, нежная — м-м-м… А какая здесь осетрина, Ваня! За такую осетрину и душу не грех продать. — он посмотрел на свет сквозь бокал. — Не говоря уж о коньяке. Вы меня не обманываете, милейший? — он повернулся к управляющему.

— Никак нет-с. Не обманываю. Сей напиток производят у нас в городе, на заводе господина Дуриняна. Особые технологии, так сказать-с.

— Прекрасно! — восхитился учитель. — Просто замечательно! Что характерно: раньше, до Распыления, никакие технологии такого букета не давали. Только по старинке: бочки, купажирование, выдержка…

Дальше я не слушал. После предложения угощаться я как-то сразу подобрел, простил учителя за праздность и тоже преисполнился благости. Супчик оказался и вправду мировой — не знаю, в чем тут дело. Может, куры здесь более породистые, чем у нас.

Душистый хлеб хрустел снаружи и был мягок внутри, осетрина, как и обещал Лумумба, оказалась ароматной и прозрачной, аки розовые лепестки, и таяла во рту.

Через полчаса неторопливой беседы с Лумумбой управляющий наконец-то усмотрел возможность испариться, сославшись на необходимость подготовки второй комнаты — для меня. А я, насытившись, стал оглядываться.

В глаза бросалась нарочитая роскошь новой нашей обители. Полосатые, в розочках, обои, зеркала и картины в тяжелых рамах, обивка мебелей и портьер — всё выдержано в золотых и пурпурных тонах. Ванная комната облицована каррарским мрамором — поддельным, я так понимаю. За то само корыто — рассчитанное, по меньшей мере, на левиафана, чугунной ковки, и на роскошных львиных лапах впечатляло… Коврик на полу — и тот был пурпурным, с золотой окантовкой. Как его, барокко мать его за ногу рококо. Я всерьез обеспокоился.

— Бвана, во сколько нам эта роскошь обойдется? Месячный оклад за сутки? Чем вам вдруг так разонравились обычные нумера для командировочных? Клопы надоели?

— Не ной. — отмахнулся учитель. — Пока я сюда шел, подумал, что лучше не афишировать, кто мы такие. Не будучи агентами, мы скорее выйдем на поставщика пыльцы. А это, как ты понимаешь, требует большего размаха, нежели могут себе позволить скромные служащие.

— Дак нас Шаробайко видел. Он же в курсе.

— Он будет молчать, это и в его интересах. Подумай: заезжее начальство сильно понижает его в статусе. Ему это не с руки — перекрывается путь к казенной кормушке.

— Он же плакался, что в казне ничего нет. — честно говоря, иногда я любил включить дурачка. Просто, чтобы взбодрить драгоценного учителя. Не дать ему расслабиться окончательно.

— Деньги просто разворовали, обычное дело. Такова натура человеческая: брать то, что тебе не принадлежит. — Лумумба, поднеся бокал к глазу, посмотрел сквозь него на меня, и подмигнул.

— Вы ж не берете.

— Для воина великого племени самбуру это является единственно возможной линией поведения. Мой отец, великий вождь М'бвеле Мабуту, всегда говорил: — не воруй, сынок. Руку отрежу.

— Так и что у вас за идея? — я зевнул. Глаза слипались. Жара, жужжание мух, негромкое чириканье, доносящееся через окно — всё навевало сонное оцепенение.

— Представимся публике гастролерами. — от голоса начальника я встряхнулся.

— Это как?

— А так: маги мы с тобой не из последних, а Пыльцы здесь хоть отбавляй… Ты погляди на этот коньячок! — он протянул мне пузатый бокал. — Да нет, пить не нужно — всё равно не оценишь, лучше понюхай. Чуешь? Авторитетно заявляю: ни один доморощенный коньячный спирт ТАК не пахнет.

— А что пахнет?

— "Курвуазье", разлива тысяча девятьсот семьдесят третьего года.

— Именно семьдесят третьего?

— Именно.

Я напряг извилины.

— Так это же…

— Правильно. Может, где-то еще и сохранилась крошечная партия оригинала, но, смею тебя заверить, друг мой: за бутылку "Курвуазье" семьдесят третьего года можно купить этот городишко вместе с потрохами, то бишь, с жителями. — учитель, отобрав у меня бокал, сделал маленький глоточек. — И какой отсюда следует вывод?

— Волшебство?

— Разумеется. Сидит на заводе господина Дуриняна маг с хорошим воображением, делает глоток оригинала, затем нюхает Пыльцу, и — вуаля.

— Сразу в бутылках.

— Именно! — начальник пружинисто вскочил и хищно прошелся по комнате. — Так что мы, друг ситный, нынче не старший оперуполномоченный майор Базиль М'бвеле со стажером, а Великий Заклинатель, Проводник в Другие Миры, унган Вася Лумумба. С ассистентом.