Дело о бананах. Выпуск 4

Он остановился у массивного, в стиле раннего ампира, здания с бронзовой доской у входа: “Клуб истинных друзей человека”. Толкнул тяжелую — мореного дуба — дверь и оказался в полутемном просторном вестибюле, где солнечные лучи, притупленные и преломленные стеклами стрельчатых витражей, падали цветными пятнами на белый мраморный пол. Два черных чугунных рыцаря строго стерегли широкую лестницу, ведущую в бельэтаж, откуда слышался разноголосый лай. На лестничной площадке седой благообразный служитель, отвечая на вопрос О'Тула, с достоинством произнес: “Регистратура прямо по коридору, сеньор. Последняя комната направо”.

На обитых голубым шелком стенах висели в золоченых рамах портреты чемпионов и рекордсменов, лауреатов многочисленных конкурсов и благотворительных базаров: болонок, пекинезов, тойтерьеров, пуделей, шпицев и замысловато причесанных собачонок неведомой породы.

В мягких креслах ожидали приема к врачу-ветеринару псы и их владельцы. Тучный, апоплексического вида господин держал в широких ладонях тонконогого пучеглазого уродца, такого крохотного, что его можно было бы носить в кармане. Высокомерная старушка жалостливо гладила маявшуюся от зубной боли кудлатую шавку с перевязанной мордочкой. Крутившийся у точеных ножек юной экстравагантной девицы красавчик пудель завистливо тявкал на портрет своего именитого собрата.

— Королевские доги? — презрение, смягченное привычным кокетством, прозвучало в голосе молодящейся дамы преклонных лет. — Мы их не регистрируем. У них свой клуб.

— А здесь?..

— Здесь комнатные собачки. Декоративных пород. Истинные друзья человека!

По адресу, полученному от регистраторши, О'Тул понесся на другой конец города, в клуб королевских догов “Голубая кровь”.

Прозрачная полусфера из стекла и алюминия гигантским мыльным пузырем сверкала под солнцем. Вокруг раскинулся ухоженный изумрудный газон. Внутри, под куполом, соединенные эскалаторами, висели площадки, где среди благоухающих цветов и ажурных клеток с певчими птицами разместились различные службы клуба.

— Я корреспондент “Буэнос-Айрес дейли”, — представился Фрэнк. — Собираюсь сделать серию репортажей о ваших подопечных. Самых знаменитых.

Ему вежливо протянули стопку рекламных проспектов и фолиант с родословными догов, зарегистрированных в Байресе.

Клички августейших кобелей и сук располагались в книге по алфавиту. О'Тул раскрыл увесистый фолиант на букве “Ч”. Каждой псине отводилось по нескольку страниц, заполненных фотографиями и описаниями матримониальных связей родовитых предков вплоть до двадцатого колена.

С одной из цветных фотографий на репортера надменно оскалился дымчатый дог. “Чико — чемпион клуба “Голубая кровь” 1970, 1971, 1972, 1973 гг. Элита. Владелец — сеньор Бласко Крус”, — прочел Фрэнк. Перед глазами встало жесткое лицо субъекта из “Трех А”.

Уже на улице, из ближайшего бара, О'Тул позвонил в гостиницу “Эспланада”:

— Я выяснил, Исель, что требовалось. Теперь возьмемся за Леспер-Медока.

А с легкомысленным Жаком незадолго до приезда в Аргентину капитана Прьето приключилась история, о которой он не очень-то любил распространяться.

Однажды Жак и Люси отправились в ресторан “Ван Суй”, принадлежащий богатому китайцу Го Дзяо-ци, чтобы отпраздновать там появление в “Плейбое” эссе под заголовком “Плевали мы на ваши могилы!”. Корреспондент монреальской “Ля пресс”, при всём своём гоноре и тщеславии, всю жизнь пробавлялся статейками в провинциальных изданиях франкоговорящей Канады. Поэтому публикация в широкочитаемом, пусть и полупорнографическом, американском журнале не могла не льстить болезненному самолюбию Леспер-Медока. В эссе он с симпатией живописал “подвиги” анархистов и нагромоздил целые горы натуралистических подробностей похищений, покушений и политических убийств, совершаемых ревнителями индивидуального террора.

Из-за бамбукового занавеса, разделявшего кухню и ресторанный зал, появился официант. Беспрерывно кланяясь, он выставил перед Жаком и Люси фарфоровые плошки с сычуанской капустой, рисом, креветками, трепангами, налил в стаканчики водку “мао-тай”, пожелал приятного аппетита и удалился ныряющей походкой.

Когда дошла очередь до жасминового чая, подали два кантонских коржика, в которых, по древнему обычаю, были запечены бумажки, с предсказанием судьбы.

Люси надломила печенье, вытянула оттуда зеленый серпантин и, расправив его на скатерти, прочла вслух: “В любви обретешь ты счастье свое”. Жак, хорошо знавший отнюдь не безгрешную супругу, нервно заерзал на стуле: “Глупости это всё!” — и разломил коржик, лежавший перед ним. На красной ленточке было выведено тушью: “Желаю вам десять тысяч лет жизни. Почитатель вашего таланта. Го Дзяо-ци”.

— Странно… — протянул Леспер-Медок. — Это и не предсказание вовсе. — Потом — обрадованно: — Не иначе как ресторатор прочел моё эссе!.. Вот так, Люси, приходит всемирная известность.