Дело о гибели Российской империи

– Измучился я с ними, каторжниками, вот как! – фигурально пояснял капитан, проведя пальцем по горлу. – Их, каналий, в Сибирь, да пороть и пороть… А тут нянчись, на фронт их доставляй. А на что они здесь? Паршивая овца все стадо испортить может! Расстрелять их только впору… Намучился я с ними, здоровье потерял, а семи человек все-таки недосчитался… Под суд за них, проклятых, еще угодишь! А что поделать, когда на всю партию шесть человек конвоя отпущено? Их пулеметами в спину гнать бы надо, а что я поделаю со своим револьвером. Нет хуже везти этих чертей железной дорогой. На ночь вагоны запирал, а что толку, окна без решеток. Да и через отхожую дыру, должно быть, пролезли: одну совсем развороченную нашли… Получайте, радуйтесь, составляйте ведомость о недостающих!.. Под суд – так под суд!..

И злосчастный капитан, стремительно откинувшись навзничь, снова закинул руки за голову, и верхняя его губа снова стала оттопыриваться от свистящего не то кашля, не то фырканья.

Другой, очень молодой сапер, только что выпущенный из училища, в великолепно лакированных высоких сапогах, которыми, видимо, все еще любовался, говоривший с финским акцентом, в противоположность взъерошенному капитану, был одет во все новое с иголочки и казался довольным и судьбою, и самим собою.

Над ним добродушно подтрунивал его сосед по кровати, артиллеристский капитан, командированный куда-то в тыл для приемки снарядов.

– Вы бы завтра переоделись в старенькое… Да старенького-то у вас пойди ничего не найдется. Ведь завтра же, с места пошлют окопы рыть да колючку навязывать… Лакировочка-то мигом сойдет, а только – ох, как жалко! – сапожки важнейшие, чай 60, а то и все 70 серебряников в экономке плачены.

Двое остальных были прапорщики, из призванных. Они выглядели мрачно и возмущались тем, что комендант держит их «в этой дыре» уже третий день, лошадей не дает и толком не знает, где та «часть», в которую их надо доставить. Никто из этих офицеров, к моему удивлению, на комендантскую елку приглашен не был. Один из них, когда зашел об этом разговор, заметил: «С нами тут не церемонятся. Только разные “уполномоченные” и “чины тыла” у них в фаворе, всегда первые гости!..»

Другой к этому добавил: «И правильно! От них и угощенье и веселье… А с нашего брата какой им толк, возня одна. Мало ли тут нас перебывает!»

В это время елочный пир у коменданта был еще в полном разгаре. То и дело до нас доносились то пение, то взрывы дружного хохота.

На новом месте спится плохо. Я слышал, как поздновато вернулся Максим Григорьевич на покой. Заметив, что я еще не сплю, он тихонько добрался до меня, присел на мою постель и добродушно-оживленным шепотом объявил, что наутро нам будет отличная тройка «уполномоченного ближайшего земского питательного пункта».

Я пошутил: «Должно быть, “чухонцем” очень угодили?» – «Да, посмеялись-таки… и вам уважение пожелали оказать. Уполномоченный-то, оказалось, присяжный поверенный, тамбовский… Он пришел позднее, очень жалел, что вас уже не застал. Говорит, знает вас… В Тамбове в суде выступали?..»

Я закивал головой, желая этим сказать: в каком только суде я не выступал!..

* * *

К утру все заспались, так как часов около двух ночи вспыхнуло огромное зарево пожара и через все наши пять окон совершенно осветило комнату. Едва уснув, пришлось вскочить.

Молодой сапер долго, спросонья, натягивал на ноги свои лакированные сапоги и пошел «на пожар». Горел неподалеку, у опушки леса, какой-то «вещевой склад». Часам к четырем только, когда склад благополучно сгорел до основания, все опять угомонились.

Когда я, наконец, проснулся, мой «адъютант» тотчас же доложил, что все обстоит благополучно: Андрей с подарками двинулся уже вперед, со своим караваном, а для нас готова тройка «уполномоченного».

Комендантша прислала нам горячего кофе со сливками, с калачом и маслом. Офицеры сами заваривали себе жидкий чай в металлическом чайнике и пили его с сахаром «вприкуску». Мне стыдно было нашего роскошества, и мы старались угостить «господ офицеров» всем, что у нас было при себе.

Двинулись в путь не раньше одиннадцати часов. Тройка была сытая, добрая, и розвальни-сани по сиденью были щегольски покрыты ковром. На облучке «за кучера» сидел солдатик в коротком ярко-желтом тулупчике и высоких валенках, с солдатской мохнатой папахой на голове.

В Комендантском управлении лишь весьма гадательно знали, где в данную минуту «квартирует» наш отряд и как до него надо добраться.

С нашей телеграммой Переверзеву, очевидно, вышла или путаница, или задержка, так как из отряда, вопреки ожиданию, никто нас не встретил.

Комендант, и даже не столько он, сколько его жена, комендантша, много наговаривали нам про предстоящий путь. Я решил, что «адъютант» все сообразил и запомнил, поняв пока лишь одно: надо ехать все прямо, верст десять до «первого путевого коменданта» и «заставы», а там уж верно скажут, где именно расположены те два полка, при которых состоит сейчас наш «адвокатский» отряд.