Дело о кониуме

Оставшись один, Ершов снова спустился вниз, закрыл глаза и погрузился в воспоминания. Несколько минут он стоял не шевелясь, а потом встрепенулся и решительно зашагал вниз по оврагу. В дальнейшем, во всех тех случаях, когда на возможном пути возникала развилка, Ершов проделывал подобное. Примерно через час он вышел к ручью и двинулся вдоль него. Снег стал мягче, глубже, сырее, ноги намокли до колена, но Ершов шел и шел по замысловатому серпантину заросшего мелким кустарником берега. Он уже не замечал времени, когда ложбина, по которой он пробивался, внезапно оборвалась и нависла над длинной низиной, тянущейся вдоль незамерзшей извилистой речушки. Ручей стремительно понесся вниз, а следом за ним под гору заскользил Ершов, узревший слева за рекой две жидкие струйки дыма.

Домиков стояло десятка три, но жизнь теплилась лишь в двух — окна остальных были заколочены, а сами они и окружающие их дворы завалены снегом. Лишь у первого жидкого дома Ершов вступил, наконец, на расчищенную дорожку. Из-за плетня выскочил пес, зло залаял. Ершов остановился. Дверь хаты открылась, на крыльцо вышла бабка в валенках, в синем ватном пальто.

— Здравствуйте, — раскланялся Ершов.

— Здравствуй.

— Где я?

— Деревня Петровка была.

— А погреться бы?

— К соседке зайди, — сказала старуха и пронзительно заорала: — Дарья!

С соседнего двора ответил женский голос:

— Чего орешь, как оглашенная? Вижу. Эй, ты, заходи, я кобеля держу.

За забором ожидала кряжистая простоволосая женщина в коротком ватнике:

— Чего мнешься, беги быстрее, а то не удержу.

Скосив глаза на оскалившуюся, рычащую мохнатую широкомордую собаку, достигающую своей хозяйке до пояса, Ершов проскользнул в дом.

То, что увидел здесь Сергей, поразило его: он был типичным жителем города, и если и выезжал куда-либо, то лишь на дачи таких же, как и он, горожан. Наличие совсем незнакомого уклада жизни у таких же как он русских людей, говорящих на том же языке, живущих в то же время и так близко, просто под носом, удивило его.

В доме не было ни газа, ни водопровода, ни электричества, зато было удивительно чисто. Высились горочки подушек, на спинке кровати висела кружевная занавеска, светился огонек у иконки, а рядом висели фотографии, фотографии, фотографии…

Ершов подошел к теплой печке, и его неожиданно пробрала дрожь, на улице ее не было, а тут она вдруг объявилась.

— Ты портки-то мокрые свои сними, — велела хозяйка. — Да не бойся, не съем я тебя. На шерсть, завернись.

И кинула Ершову то, что ныне мы называем пледом.

Сергей стянул прилипающие к ногам брюки.

— А ты что, сироткой рос? — спросила Дарья.

— Почему?

— Как же родители-то не научили исподнее зимой носить?

Ершов лишь хмыкнул. Еще одна волна дрожи пробила его, а затем он ощутил, как медленно начало входить в онемевшие ступни тепло.

— Самогонки, странник, хочешь?

— Давай.

Дарья вышла во вторую комнату, вернулась со стаканом и луковицей:

— Ну?

Сергей с недоверием посмотрел на жидкость, брезгливо поднес ее ко рту и, неожиданно для самого себя, махнул залпом. Прокашлявшись, он ощутил, как в животе вспыхнул костерок, стал расти, а вскоре запылала и вся кожа. Расслабившись, Ершов начал осматриваться.

— Глядишь, как живем? — спросила Дарья. — Смотри, смотри. А разве так раньше жили? И свет был, и магазин, и фельдшер, народ был, жизнь была. А теперь только зельем этим трактористов иногда подманиваем, тут верстах в трех у совхоза цех, так заезжают порой сюда, того, сего привезут. А летом ничего, бывшие наши собираются, из-за реки дачники за молоком, за ягодой к нам ходят… Летом хорошо.

— А вот сейчас, недавно, неделю назад, сверху к вам никто не приходил?

— Оттуда, где ты прошел?

— Да.

— Что ты? Там же лишь овраги, кусты, болота, там черт ногу сломит. Ты сам-то как пробрался, не понимаю. Сюда ходят снизу, от совхоза.

Неожиданно хозяйка насторожилась:

— Накаркал! Слышишь, как кобель зарычал? Чужие. Я выйду, а ты в окно смотри, у меня не пес, а зверь.

Но хозяйка еще не успела выйти, как через оконце Ершов углядел лоснящуюся розовую физиономию Бычен-ко, возвышающуюся над неприлично цветастой курточкой, и бледного, потного Переднева в серой форменной шинели.

— Дарья, — усмехнулся Ершов. — Эти комцки — люди хорошие, я их знаю, за мной ехали.

— Дружки твои? — настороженно спросила хозяйка. — Ну, позову.

Быченко и Переднее ввалились «шумною толпою».

— Это не офицер, это инвалид, — балагурил Быченко.

— Вы на своих пластиковых лыжах да под горочку — толкнетесь раз и катите, а я на своих дровах сто метров проползу, они облипнут все, и стою, как на якоре, — оправдывался Переднев.

Дарья молча оглядывала незваных гостей.

— А у тебя что? — спросил Иерихон Ершова.

— Нуль, как говаривает знаменитый инспектор угро капитан Переднев.

Стукнуло. Потянуло ветерком. Из сеней послышался женский голос:

— Дарья, толстого позови.

Снова стукнуло. Хозяйка провела глазами по гостям, остановилась на Иерихоне:

— Пойдем, бабка зовет.

Быченко и Дарья вышли на улицу, через минуту женщина вернулась.

— Сейчас и ваш друг будет. — Улыбаясь, она подошла к Ершову и шепнула: — А если служивому поднести, не донесет?