Дело о мертребе

Очевидно, собрания в зале и в спальне кончились одновременно. Малкин отметил напряженную сдержанность, углубленную серьезность лиц и еще тверже решил «выручить ребят из беды». Совсем как враги перед сражением, перед серьезным боем, горели безабажурные лампы.

— Ну-с, приступим, — сочувственно начал Малкин. — Кто же выступит, — ну, скажем, первый? Кто, так сказать, просит слова?

— Мы! Нам, девочкам… — почти исступленно крикнула девушка, севшая прямо против Малкина. — Нам слово!

— Я попрошу — я попрошу — прежде всего потише, — громко и вызывающе сказала Зинаида Егоровна. — Что за неприличный тон?

— Ну-с. Позвольте-с, — досадливо сопя, перебил Малкин. — Нельзя ли просить слова? Итак — слово девочкам. Только как же? Всем сразу, а?

В последних словах Малкина была улыбка; улыбка невидимыми мгновенными нитями пронеслась по комнате, и предбоевая напряженность ламп — круглых, толстых, с порывами к копоти — ламп без абажуров — пропала.

— Нюша, говори ты, — раздались голоса. — Нюша! Нюша! Просим.

— Ну, и скажу! Я вот говорить не умею, а скажу. В общем дело такое. По поводу этого ребенка мы, девочки, не знаем. Но только мы не виноваты. Старшие девочки все в один голос говорят, что мы не виноваты, а если свидетельничать — так всех, а не одну какую-нибудь, и Люся Оболенская тоже здесь ни при чем, и потом, почему подозрение, никто не понимает…

— Еще кто? — спросил Малкин — и снова услышал лампы.

— Я прошу слова, — сказала высокая девушка с обритой головой («Тиф, наверное, был», — подумал Малкин). — Да, Нюша права: мы не понимаем. То есть мы понимаем: это подозрение, конечно, результат личных отношений между Зинаидой Егоровной и другими учительницами и нами… Я думаю, что в других детских домах такого подозрения не могло быть.

— Все? — спросил Малкин. — Может, теперь мальчики?

— Пожалуйста, — официально ответил Всеволод Бирючев. — Секретарем был Зот Мерлушкин. Зот, зачитай протокол.

— Дело о мертребе, — начал быстрой скороговоркой скуластый малый с приплюснутым носом и тотчас же сконфуженно пояснил: —это я для сокращения времени, потому дело пустяков стоит… Слушали: найден мертреб, предложение разыскать виновных, постановили…

— Позвольте-позвольте, — перебила Зинаида Егоровна, и от быстроты у ней вышло: псольте-псольте: — Это — это издевательство! Что это еще за мертреб? Я уйду-уйду отсюда.

— Никакого издевательства и нет, — рассердился Зот Мерлушкин. — Тут сокращение времени — и больше никаких. Ну вот, постановили. Ввиду отсутствия данных дело прекратить. Мертреба предать закопанию. Вот и все.

— То есть, как все? Как все? — закипятилась Зинаида Егоровна. — Значит, распущенность может переходить всякие, всякие границы?.. Это, это безобразие! Я не могу — я не могу! Я уйдууу — я уйду!!

— Да погодите вы уходить-то! — рассвирепело гаркнул Малкин. — Ребята еще и не высказались, и нечего, скажем, негодовать. Вот что, публика. Конечно, я, так сказать, не могу одобрять такого скороспелого решения. Поэтому просил бы, — ну, скажем, мотивировки.

— Мотивировка такая, — сухо сказал Всеволод Бирючев, опустив углы губ книзу. — Во-первых, подозрение неуместно и не имеет под собой почвы… Во-вторых, даже если бы оно имело почву, — лампы снова заскрипели напряжением в промежутках между словами, — то нет оснований устраивать освидетельствование и тому подобное. («Как адвокат, ей-богу, как адвокат», — с удовольствием подумал Малкин). — Оснований же нет потому, что это дело частное, не общественное.

— Как не общественное? Кааак так не общественное?

— Он будет говориль про часни дел!

— С естественнонаучной точки зрения…

— Да, дело частное, — презрительно повторил Бирючев. — Такого рода дела нельзя рассматривать как общественные. Может, преступление и есть в том, что скрыли, но как же не скрывать, когда не изжита старая буржуазная мораль. А новая мораль учит превратить отношения между обоими полами в чисто частные отношения (Бирючев заглянул в тетрадку), касающиеся только участвующих в них лиц, в которые обществу нечего вмешиваться.

— И это, и это в детском доме! — встопорщила усики кверху Зинаида Егоровна — Я тебя не узнаю — не узнаю, Всеволод! Откуда это, откуууда все это?! Ведь это гадость — гадость!

— Из Фридриха Энгельса, Зинаида Егоровна, — почтительно ответил Бирючев. — Вот, пожалуйста, — «Принципы коммунизма».

Столовая дрогнула сдержанным хихиканьем, лица задвигались, и лампы, внезапно прекратив треск, заулыбались в ответ, подмигивая.

— Я… я не знаю… — начала было Зинаида Егоровна, но Малкин ощутил сзади дерганье за рукав — и обернулся; перед ним, согнувшись, стояла обыкновенная деревенская баба — уже пожилая, в платке.

— Тебе еще чего, тетка? — с досадой спросил Малкин.

— Так что к вашей милости, товаришш… Дозвольте высказать. Ребеночек-то, что нашли в канаве, — он мой. Недоносок, стал быть. Хоронить-то нонче дорого, — одному попу колькя переплатишь, — опять, стало быть недоносок… Ну, мы яво и выбросили… Не думали, што обнаружится… А как обнаружился, да пошел разбор дела, так я совсем испужалась…

— Да кто ты такая, тетка? — удивился Малкин.