Дело о непрерывных самоубийствах

Входная дверь башни была открыта. За ней оказалась просторная круглая темная комната с земляным полом и побеленными каменными стенами. Очевидно, когда-то она была конюшней. Закрывающаяся на цепь с висячим замком двустворчатая деревянная дверь в южной стороне комнаты открывалась во двор. Сейчас она была распахнута, пропуская снаружи слабеющий уже свет. За узкой дверью в стене каменная винтовая лестница вела в башню.

— Всегда кто-нибудь оставляет двери открытыми, — проворчал Колин. — Можете представить: в жилье можно попасть снаружи. Если у кого-нибудь есть ключи… Слушай, сынок, — продолжал он. — Старуха что-то знает. Раны Христовы! Она не глупа, ты это сам мог видеть, и она что-то знает. Но она рта не откроет, хотя, может быть, от этого зависят тридцать пять тысяч фунтов страховки.

— Не скажет даже полиции? Колин фыркнул.

— Полиции? Элспет, сынок, терпеть не может даже прокурора, а что уж тут говорить о полиции! Когда-то у нее были какие-то неприятности — из-за коровы или Бог весть чего, — и теперь она убеждена, что все полицейские — жулики. По-моему, этим объясняется вся история с газетой.

Колин вытащил из кармана клеенчатый кисет и трубку, набил ее и закурил. Спичка, вспыхнув, осветила растрепанную бороду, усы и горящие глаза.

— Что касается меня… я не очень рассчитываю На эти деньги. У меня есть долги, Энгус знал об этом, Но я как-нибудь выкручусь. По крайней мере, надеюсь. Но Элспет! Без гроша за душой! Раны Христовы!

— Как разделятся деньги?

— Это если мы их получим? Половина мне, половина Элспет.

— На том основании, что она считалась его женой?

— Тише! — прикрикнул на Алена Колин, быстро огляделся и погрозил ему погасшей спичкой. — Что за чепуха! Элспет никогда не станет ходатайствовать, чтобы ее признали супругой Энгуса — голову даю на отсечение. Старушка болезненно относится к таким вещам. Она никогда не признается, что в течение тридцати лет была больше, чем обычной родственницей. Даже Энгус никогда не делал явных намеков на это, хотя и был несдержан на язык. Нет, нет, нет. Он просто завещал ей деньги без всяких обоснований. Только маловероятно, что мы их когда-нибудь получим.

Колин отшвырнул спичку, пожал плечами и кивнул в сторону лестницы.

— Ну, пошли! Если хочешь, конечно. Тут пять этажей и сто четыре ступеньки. Ладно, пойдем. Береги голову.

Башня настолько увлекла Алана, что его мало обеспокоило количество лестничных ступеней. Винтовая лестница, казалось, никогда не кончится. Кое-где на нее падал свет из узких, расширяющихся наружу бойниц в западной стене — той, что не выходила на озеро. Воздух в башне был затхлым и спертым, аромат трубки Колина отнюдь не освежал его. В наступающих сумерках становилось все труднее подниматься по неровным каменным ступеням.

— Но ведь, наверно, дядя Энгус не каждую ночь спал наверху, в башне?

— Почему? Каждую ночь, уже много лет. Ему нравился вид на озеро, и он говорил, что там чище воздух, хотя, по-моему, это ерунда. Раны Христовы! Что-то я не в форме!

— А в других комнатах кто-нибудь живет?

— Нет. Они заполнены всяким хламом, реликвиями дурацких экспериментов Энгуса, «как быстро и легко стать богатым и счастливым».

Колин остановился передохнуть и заглянул в окно. Выглянул и Алан. Последние лучи кроваво-красного заката тускло пробивались сквозь деревья. Высота, хотя и не была такой уж большой, казалась головокружительной.

Под ними бежала дорога на запад, в Инверари, до ущелья Шайра и дальше — туда, где теснина Эрея тремя широкими полосами спускалась к Далмелли среди крутых холмов, покрытых гниющим строевым лесом. Этот мертвый лес, объяснил Колин, — след бури, несколько лет назад пронесшейся над Аргайлширом. На юге, над верхушками сосен, виднелись обмытые дождем скаты четырех огромных башен замка Аргайл. Богата эта земля, давшая столько исторических имен, песен, преданий и суеверий…

— Доктор Кемпбелл, — очень тихо сказал Алан, — как умер старик?

Из трубки Колина посыпались искры.

— Ты у меня спрашиваешь? Не знаю. Я только знаю, что это не было самоубийство. Чтобы Энгус покончил с собой? Ерунда!

Из трубки вновь посыпались искры.

— И все же я не хотел бы увидеть Алека Форбса на виселице, — добавил он невесело, — хотя тот этого и заслуживает: он вполне способен был перегрызть горло Энгусу.

— А кто этот Алек Форбс?

— Один тип, который поселился в наших местах, слишком много пьет и воображает себя изобретателем. Они вместе с Энгусом разрабатывали какую-то идею. Кончилось все, как и следовало ожидать, ссорой. Алек утверждал, что Энгус надул его. Может, и правда надул.

— Значит, Форбс пришел сюда и закатил сцену в… вечер убийства?

— Да. Добрался до самой спальни Энгуса и потребовал внести ясность во всю эту историю. Пьяный, как всегда.

— Но его выгнали, не так ли?

— Выгнали. Точнее, это сделал сам Энгус. Хотя Энгус был человеком грузным и в летах, но довольно сильным. Потом уже пришли женщины и обыскали спальню и другие комнаты, чтобы проверить, не пробрался ли Алек снова.

— Судя по всему, он не вернулся?

— Нет. Тогда Энгус закрыл дверь на засов и ключ, то-то произошло ночью.