Дело о незваных гостях

— Нет, постойте, вернитесь! — умоляюще попросил Трутнев. — Не оставляйте меня с ними!

— С кем? — шепнул Корсаков. — С вашими жертвами?

— Да, черт возьми, да! — крикнул фотограф. — Я слышу их! Рядом с вами! В темноте!

— А что им от вас нужно?

— Они пришли за мной! Хотят меня забрать!

— Что ж, печально. Я их не слышу. И ничем не могу вам помочь.

— Но их должны были видеть вы! Вы! Не я! — кричал Трутнев, крутясь на месте в центре маленького островка света в море полной темноты.

— Боюсь, что в отличие от вас, я в ладу со своими демонами, — зло рассмеялся Корсаков и растворился в темноте. В последний момент фотографу почудилось, что рядом с Владимиром на секунду показался кто-то, похожий на него, словно брат-близнец.

Для Трутнева его голос потонул в бесконечном оглушающем шепоте. Он слышал тысячи голосов — не только тех, кого он снимал, но и их мертвых близких. Они не просто шептали. Мертвецы сгрудились вокруг него, набившись в крохотную комнатенку. Кто-то кашлял, кто-то хрипел, кто-то шелестел одеждой, кто-то шаркал ногами, кто-то гаденько хихикал, кто-то скреб ногтями по деревянным полам.

Трутнев схватил лампу и принялся размахивать ей, пытаясь разогнать тьму и разглядеть призрачных визитеров. Поначалу свет выхватывал лишь бедную обстановку комнаты — лавку вдоль стены, драпировки, колбы с химикатами. Но шепот не умолкал, лишь приближался, вместе с сжимающимся кольцом тьмы. А потом в свете лампы на миг возник Зайцев. Его мертвый друг с немым укором взирал на Трутнева.

— Нет! Уйди! Тебя здесь нет! Ты мертв! — заверещал фотограф и запустил в визитера лампой. Она пролетела сквозь Зайцева и с громким звоном врезалась в лежащие у стены химикаты. Керосин внутри лампы смешался с веществами из колб и мгновенно вспыхнул, подожженный не потухшим фитильком. Пламя мгновенно охватило старые бревна, окружив Трутнева. Огонь высветил собравшихся вокруг него мертвецов, жадными глазами взирающих на фотографа. Он кричал — и продолжал кричать, когда языки пламени достигли его ног.

XIV

Постольский подбежал к Корсакову, который задумчиво взирал на полыхающий дом. Крики фотографа уже почти стихли.

— Где Трутнев? — спросил Павел. — Он что, сейчас внутри?

— Ага, — только и ответил Владимир.

Поручик бросился к избе, но жар, пышущий ему в лицо, не дал подойти ближе нескольких метров. Постольский отшатнулся и гневно крикнул Корсакову:

— Ты же обещал, что не тронешь его!

— И я не тронул его даже пальцем, — пожал плечами Владимир. — Более того, даже предложил ему сдаться. Если бы он согласился — то я бы постарался ему помочь. Но Трутнев сам выбрал свою участь.

— Это каким же образом?

— Ну, скажем так — я предполагал, что попытка напечатать мою фотографию приведет совсем не к тем последствиям, на которые рассчитывал Трутнев. Я оказался прав. Он — нет.

— Господи, ты сейчас напоминаешь полковника! — помянул всуе своего безымянного начальника Павел. — Такое же самодовольный, и говоришь загадками!

— Извини, я не специально, — смутился Корсаков. — Все просто. Если даже вокруг обыкновенных людей могут роиться потусторонние стервятники, то представь, сколько их сейчас рядом со мной?

— Даже думать не хочу! — поежился Постольский.

— И правильно делаешь. Так вот, по определенным причинам добраться до меня им не под силу. Но они всегда рядом, и всегда голодны. Напечатав фотографию, Трутнев вновь пригласил их в наш мир. Но, за неимением другой добычи, они обратили внимание не на меня, а на него.

— Господи…

— Да уж, страшная участь. Обыкновенно падальщики цедят своих жертв днями, если не неделями. Но, пригласив стаю, Трутнев невольно сделал так, что его защитный кокон разорвали на куски буквально за считанные секунды. А что до горящего дома… Как и в случае с теми, кого он обрек на смерть, пожар можно списать на неосторожное обращение с опасными реактивами. Или на самоубийство под воздействием временного помешательства. Выбирать тебе.

— Полковник все равно будет недоволен, — покачал головой Постольский. — Как думаешь, какие-то результаты его исследований уцелели?

— Я очень надеюсь, что нет, — ответил Корсаков, созерцая рвущееся из окон избы пламя. — И это хорошо. Его опыты изначально были ущербны. Я сомневаюсь, что их можно было исправить. Мне должно быть жаль его, наверное. Трутнев родился с тяжким и непонятным даром. Люди не верили ему, сторонились, считали умалишенным. Такое кого угодно озлобит. Но Трутнев совершил непоправимое. Он знал, что его попытки доказать свою правоту убивают людей. Знал — и продолжал свои опыты, бесчувственный к чужим смертям. Есть какое-то поэтичное возмездие в том, что ему пришлось разделить судьбу своих жертв.

— А как же падальщики? Куда они отправятся теперь?

— Восвояси. Как я и говорил, разделавшись со своей добычей они возвращаются обратно, в свой мир. Так что беспокоится о том, что неупокоенные тени продолжат скитаться по окрестностям Петербурга, не стоит.

— Но почему же они все-таки не прицепились к тебе? — спросил Постольский.

Корсаков размотал шарф, продемонстрировал другу висящий на груди амулет и соврал: