Дело о пеликанах

– Послушайте, ребята. Я прослужил с Эйбом Розенбергом тридцать пять лет, и я частенько сам подумывал о том, чтобы пристрелить его. Но я любил его как брата. Его либеральные идеи нашли признание в шестидесятых и семидесятых, но в восьмидесятых они устарели, а сейчас, в девяностых, эти идеи вызывают возмущение. Он стал символом всего неправильного в этой стране. Он был убит, я считаю, одной из праворадикальных экстремистских группировок, и мы можем изучать дела до скончания века и не найти ничего. Это месть, Бен. Чистая и простая.

– А Глен? – спросил Туроу.

– Очевидно, наш друг имел кое-какие странные наклонности. Слухи об этом, должно быть, распространились, и он стал легкой добычей таких группировок. Они ненавидят гомосексуалистов, Бен.

Бен продолжал ходить, по-прежнему не придавая значения словам Маннинга.

– Они ненавидят всех нас, и, если они совершили убийство из чувства ненависти, полиция схватит их.

– Может быть. Но что, если они пошли на это, чтобы получить возможность манипулировать судом? Что, если какая-то группа воспользовалась происходящими в настоящий момент беспорядками и насилием, чтобы устранить двоих из нас и таким образом перекроить состав суда? Я думаю, что это вполне возможно.

Главный кашлянул.

– А я думаю, что мы не будем делать ничего, пока их не похоронят или не развеют прах. Я не говорю тебе «нет», Бен, просто надо подождать несколько дней. Пусть осядет пыль. Те из нас, кто остался в живых, все еще в шоке.

Туроу извинился и вышел из кабинета. Его телохранители последовали за ним.

Судья Маннинг встал, опираясь на трость, и обратился к Главному:

– Я не полечу в Провиденс. Я ненавижу летать и не люблю похорон. Уже недолго осталось до моих собственных, и лишнее напоминание об этом не доставляет мне удовольствия. Я направлю свои соболезнования. Когда вы увидитесь с семьей, извинитесь, пожалуйста, за меня. Я очень старый человек.

Он вышел вместе с помощником.

– Я думаю, что в словах судьи Туроу есть смысл, – сказал Джейсон Клайн. – Мы по крайней мере должны просмотреть имеющиеся дела, а также те, которые могут поступить к нам из округов. Это долгий путь, но на нем мы можем набрести на что-нибудь.

– Я согласен, – сказал Главный. – Но пока это несколько преждевременно, вы не считаете?

– Да, но мне тем не менее хотелось бы начать.

– Нет. Подождите до понедельника, и вы будете работать вместе с Туроу.

Клайн пожал плечами и, извинившись, покинул кабинет. Два клерка последовали за ним в кабинет Розенберга, где они посидели в темноте, потягивая коньяк, оставшийся после Эйба.

В заваленной бумагами кабине на пятом этаже юридической библиотеки среди пыльных и толстых гроссбухов по юриспруденции Дарби Шоу просматривала распечатку реестра судебных дел Верховного суда. Она пробежала ее дважды, но, несмотря на большую пестроту содержащихся в ней сведений, не нашла того, что ее интересовало. Дело Дьюмонда вызвало общественные беспорядки. Приводилось дело из Нью-Джерси о детской порнографии, дело из Кентукки о педерастии, с десяток апелляций в связи с высшей мерой наказания, с десяток дел о гражданских правах и обычный перечень дел о налогах, зональных тарифах, индейцах и нарушениях антимонопольного законодательства. На компьютере она вывела справки по каждому из дел и дважды прочла их. Составила список возможных подозреваемых и убедилась, что все они известны каждому. Список оказался в корзине для мусора.

Каллаган уверен, что это были арийцы, или нацисты, или куклуксклановцы – кто-нибудь из известных всем доморощенных террористов, какая-нибудь экстремистская банда «бдительных». Скорее всего это были правые экстремисты, считает он. Однако Дарби не была уверена в этом. Группировки непримиримых были слишком откровенны в своих намерениях.

Они угрожали очень часто, бросали слишком много камней, проводили слишком много парадов и столько же произносили речей. Розенберг им был нужен живой, как легкая мишень для пропитанных ненавистью стрел. Розенберг придавал смысл их существованию. Она считала, что это был кто-то другой, гораздо более циничный.

Каллаган сидел в баре на Канал-стрит, уже основательно набравшись, ждал Дарби, хотя она не обещала присоединиться к нему. Она забегала к нему во время ленча и обнаружила его на балконе пьяного, читающего сборник мнений Розенберга. Он решил отменить занятия по конституционному праву на всю неделю, сказав, что теперь, когда его герой мертв, он не сможет больше преподавать этот предмет. Посоветовав ему протрезветь, она ушла.