Дело о полянах Калевалы

— У Мокоши был спутник. Неизвестно, откуда он взялся, это явно не славянское божество. Его связывают с иранским Симургом, вещей птицей, грифоном или птицей с собачьей головой. Звали его Семаргл, представлялся он в образе большой собаки, а отвечал во-первых, за посевы, семена и растения. А во-вторых, был проводником между мирами и тогда связывался с огнем. Поэтому образ собаки, о котором столько говорили, неудивителен для этого места. Погляди, сколько их здесь! Собаки вдоль крыши, собаки на наличниках, на столбах и балках.

Марина подняла голову и пригляделась к растрескавшемуся изображению Семаргла на столбе над колодцем.

— У него в глазницы вставлены слюдяные камешки, — улыбнулся своим мыслям Ярослав. — Поэтому на всех фото, где этот столб появляется в кадре, мы видим собаку с горящими глазами.

Какая-то тихая нежность переполняла их обоих, не хотелось ни вставать, ни двигаться, а только сидеть вот так и неспешно говорить. Марина, глядя в небо, слушала Ярослава так, будто он рассказывал ей чудесную сказку, а вовсе не разбирал причины гибели деревенской девочки. Ярослав же говорил, любуясь стройной фигурой лежавшей женщины, и с каждым словом его все больше переполняло желание обнять ее, защитить и укрыть от всех бед и невзгод. Было в ней зовущее, женское, податливое, рядом с которым хотелось быть сильным и мужественным. И — не расставаться. Это потом, в другой жизни, когда они перейдут мост судьбы и все вернется в привычное русло, он будет ее начальником, одиноким холостяком из Новосибирска, а она — измученной бессмысленностью жизни москвичкой. Но это будет потом, потом…

— Есть и еще одна словесная параллель. Культ Мокоши постепенно слился с образом Параскевы-Пятницы, «Льняницы», «бабьей святой», в день которой женщинам запрещалось стирать и прясть. А обряды в ее честь, они же в честь Мокоши, именуемые мокридами, заключались в том, что в колодцы женщины бросали связанные кудели, нитки, кусочки ткани и просили себе женского счастья — здоровья, любящего мужа, благополучных родов, крепких детишек… Прясть, значит, ткать судьбу, образ, близкий к греческим мойрам. И знаешь еще что? Ты видела, что они здесь пишут по-карельски латиницей? Когда я первый раз увидел у Коти копии документов Марковой, я поначалу не понял, как ее зовут. И прочитал, как Мойра!

Марина удивленно хмыкнула.

— Я разговаривал с матерью Марковой и примерно представляю себе ее жизнь. Правильная, хорошо воспитанная девушка, рукодельница, хозяйственная, покладистая, много времени проводившая с семьей. Неудивительно, что у нее не было друзей среди однокурсников, живущих другими интересами и правилами. Она была белой вороной и прекрасно это понимала. Уже давно не девочка, а в личной жизни — пустота. Только подобная нужда могла погнать ее сюда и толкнуть на такой опрометчивый поступок, ведь от матери и бабушки ей было хорошо известно, что это весьма опасное занятие. Маркова приходила сюда с нитками, которые сама сделала, бросила их в колодец, случайно была замечена группой студентов, которых она вовсе не ожидала там увидеть. А затем, как ты говоришь, она кого-то встретила, и затем погибла.

— Мы найдем этого человека, — прошептала Марина, улыбаясь своим мыслям. — Теперь уже точно. А что с пропавшей Оленевой? Как думаешь, чего хотела она? И что с ней случилось?

— Ну, это мы сейчас узнаем, — Краснов поднялся из травы и с хрустом сладко потянулся. — Что тебе нашептывают твои голоса?

— Предлагают лежать и наслаждаться спокойствием, — так же лениво Марина встала и отряхнула жакет. — Сегодня все так доброжелательно, я бы сказала. Какая-то истома, что ли…

— Меня тоже разморило, — бросил Краснов, стараясь не смотреть на манящие округлости Лещинской, которые почему-то назойливо попадались ему на глаза, как бы он ни поворачивался и куда бы ни смотрел. — Попробуй послушать, что было здесь, у столба? — он кивнул на малинник. — Я поддержу тебя, здесь всё колется.

Он взял ее за руку, коснулся спины, поддерживая, чтобы Марина могла пройти. Странная истома… Какой, к черту, столб?! Марина замерла, глядя ему в лицо. Оба мгновенье смотрели друг на друга жадно, тяжелым звериным взглядом. Затем Краснов вдруг тряхнул головой, будто его окатили водой:

— Ну же, иди! А то… я как-то странно себя чувствую…

Она торопливо прошла в малинник и нехотя отняла у него руку. Постаралась сосредоточиться, прикоснулась к теплому гладкому дереву.