Дело о пропавшем боге

Наместник пускает под город горского князя, а в усадьбу его дядюшки по ночам приходят шестирядки из горского лагеря… Господин Айцар – человек неглупый, и понимает, что на Вее люди зажиточные – что-то вроде гусей, откармливаемых для праздника правосудия. Уже бывали времена, когда империя рассыпалась на части, – похоже, они настают вновь. Недаром господин Айцар кормит народ: народ будет его опорой, а горцы – защитой… А судья? Если подвесить тутошнего секретаря Бахадна к потолочной балке и дать ему двадцать палок, то верно, сразу узнаешь, какие документы о заговоре против империи попали судье в руки…

– Удивительно, сколько старых игрушек нынче приспособили в дело, – говорил господин Айцар, разглядывая богато отделанную луковицу карманных часов – почтительное подношение столичного инспектора.

Часовая пружинка была известна давно, но служила лишь для забавы. Жизнь потребности в ней не имела. Живое время деревни зависело от восходов и облаков, а не от однородного скрипа колесиков, а в городе время было государственным, и начальники цехов частенько с ним мухлевали. Люди в цехах давно работали не треть суток, как полагается, а едва ли не половину, и утаенный излишний продукт сбывали на рынках Нижнего Города. Так что однородное время было без надобности и в деревнях, и в цехах.

– Но время в личной собственности! Время, которое можно положить в карман. Хлопнул в ладоши, вызывая паланкин, и прибавил:

– Все знают, что я обожаю показывать гостям свои мастерские, а это ведь тоже коллекция бывших игрушек. А заодно и поговорим наедине.

Да, господин Айцар был невоспитанным человеком. Воспитанный человек не пригласил бы гостя полюбоваться масляным прессом или столярным станком, воспитанный человек пригласил бы гостя полюбоваться цветеньем харайнских крокусов.

Главные свои доходы господин Айцар извлекал из рудников, однако и поместье его было из тех, где каждая корова чиновником смотрит. Рис и хлопок, кунжут и полба, кукуруза и кнекус, – все произросшее на его землях свозилось к городской усадьбе и там хранилось, сушилось и перерабатывалось.

По обсаженной оливами аллее гость с хозяином прибыли к масляной мастерской. Запах свежего масла доходил, казалось, до неба сквозь гигантскую квадратную прорезь в центре крыши. Двое людей с лопатами копошились в куче выжимок, уполовинившись в росте от соседства с прожорливым механизмом. Нан впервые видел на Вее место, где люди казались мурашками рядом с машиной. Обычно они казались мурашками рядом с казенными зданиями и священными деревьями. Нан подивился самоуверенности Айцара, который и не думал скрывать от правительственного чиновника размах маслодельческого производства. А ведь маслоделие – полная монополия государства, и цена на масло намеренно непомерно завышена. В прошлом такая цена приносила государственной казне изрядную прибыль, а нынче стала приманкой для всех тех, кто норовит урвать кусок крошащегося пирога.

Низенький, проворный господин Митак, управляющий Айцара, то и дело покрикивал на работников, – со смаком, с воплем, – а потом бегом возвращался к гостям и вежливым голосом разъяснял работу механизмов, – не так, чтобы столичный инспектор понял, а так, чтобы поразился. Еще Митак сетовал на непроходимую тупость государственных чиновников, препятствующих нововведениям.

Нан слушал внимательно.

Нану уже доложили историю Митака. Масляный пресс он придумал еще лет двадцать назад. Государству он его даже и не предлагал, так как цеха, заботясь о трудоустройстве, запрещали новшества, сокращающие рабочие места. Став продовольственным инспектором в Тишском уезде, Митак уломал деревенских общинников поставить пресс в складчину, для собственного употребления. Идея заключалась в том, что все приносят сырье с личных полей и потом забирают масло пропорционально внесенному. Поначалу все шло неплохо, но потом с прессом стали твориться всякие неожиданности: то засорится, то сломается, то грязи в него напихают. Масло пошло из него дрянное какое-то, известно – общинное – не свое. Нашлись завистники. На Митака подали жалобу, что он нарушает государственную монополию, приучает народ к праздности и собирает с крестьян незаконные налоги. Обвинения были не лишены основания: крестьяне стали тратить меньше времени на обработку масла, но сеять-то больше они не стали, – ведь масло им было нужно лишь для себя. Крестьяне честили Митака за то, что из-под пресса идет скверное масло, Митак кричал, что они сами суют в общий котел всякую гадость, вышестоящее начальство точило на сельского чиновника зуб из-за хлопотной страсти к новшествам. Кончилось все это разоренным прессом, скверной дракой и судебным приговором. Самое поразительное, что вытаскивали Митака из тюрьмы двое: господин Айцар и господин Нишен, нынче – правая рука аравана Нарая.

Господин Митак показал Нану прозрачный стаканчик-ареометр, – тоже его изобретение, прибор, следящий за качеством масла.