Дело о пропавшем талисмане

Не успела я кивнуть, как неожиданно в столовую вошла девушка и направилась к Иловайскому. Гладкие русые волосы были заплетены в косу и уложены на затылке. Я не увидела цвета ее глаз, так как они были опущены. Она куталась в пуховый платок, накинутый на платье светло-голубого цвета, украшенного по подолу вышитыми фиалками. Ее поддерживала под локоть пожилая дама в чепце с оборками.

— А вот и доченька моя, Олюшка, — протянул к ней руки Иловайский. — Подойди, сядь рядом со мной. Давай я тебе налью капельку токайского. Оно сладкое, как мед, и очень полезное. Будешь?

Девушка присела, так и не поднимая глаз. Дама в чепце прошла к другому концу стола и устроилась рядом с Гиперборейским.

— Ну что, Аристарх Егорович, — громко произнес Иловайский, продолжая прерванный приходом девушки разговор с Вороновым, — дашь мне бумагу по хорошей цене? Или к другим заводчикам обращаться, посговорчивей? Или ты забыл: у меня большие связи на железной дороге, перевезут тебе товар по самому низкому тарифу, если со мной в долю войдешь. И лес, и бумагу — всё, что пожелаешь! Про телушку, что за морем, помнишь? Как бы не прогадать!..

— А чего ж не дать, ежели на хорошее дело, да с прибылью, — степенно ответил Воронов. — Наше дело торговое, вложил капитал, покрутил его хорошенько, получил обратно, да приварок к нему.

— Да вы, милейший Аристарх Егорович, — засмеялся Карпухин, — Адама Смита на досуге почитываете. Так совсем экономом заделаетесь!

— Это вам, молодой человек, по роли вашей театральной положено его читать, да Гомера с Феокритом бранить, а мы сызмальства привычные к такому образу мыслей, безо всякого Смита.

Мы с Карпухиным переглянулись — не прост старик, как кажется, и я поинтересовалась у Иловайского:

— Сергей Васильевич, и давно вы интересуетесь железной дорогой?

— Ох, давно, — засмеялся он, вытирая салфеткой пышные усы. — С младых ногтей тянуло. Помню еще те времена, когда крестьяне, на паровоз глядя, крестились и называли его бесовским вымыслом, вслед плевались. Публика по чугунке ездить боялась, особенно по мосту через Волхов, а искры из паровозной трубы жгли им лицо и одежду.

— Как это? — удивился Мамонов.

— Вагоны были открыты по бокам, а впереди паровоза везли органчик с механической музыкой. Он наигрывал что-нибудь веселенькое.

— Зачем нужен был органчик? — спросила я.

— Чтобы пассажиры, сидящие в открытых вагонах, не пугались. Да и селянам показать, что не все так страшно. Только крестьяне бежали прочь от паровозов. После того, как между Парижем и Версалем произошла катастрофа с пожаром — поезд с рельсов сошел и опрокинулся прямо с насыпи, благородная публика долго еще московский тракт со станционными пожарскими котлетами предпочитала. Поезд-то из Москвы в Петербург, почитай, больше суток шел — тридцать часов! Очень утомительно.

Слушать Иловайского было безумно интересно. Он рассказывал сочно, наглядно, густым баритоном, и я не удержалась от очередного вопроса:

— Сергей Васильевич, а для чего вы бумагу покупаете? Решили от железной дороги отойти?

Иловайский аккуратно положил в рот кусочек телятины, прожевал, отпил вина из широкого бокала и ответил:

— Известно ли вам, Аполлинария Лазаревна, что-либо о праве родственников на владение рукописями?

Он пристально смотрел на меня, в серых глазах плясала искорка, а губы, спрятанные в холеной бороде, скривились в сардонической улыбке.

— Расскажите, если это, конечно, всем интересно. Я с удовольствием вас послушаю.

— Прежде всего, хочу спросить у вас, да и у моей супруги, кажется, вы вместе учились в женском институте, не так ли? Проходили ли вы на уроках изящной словесности поэта Пушкина? Или, может быть, вам маменька читала его сказки в детстве? Про золотого петушка или о рыбаке и рыбке?

— Представьте себе, нет, не читала и не проходили. К моему великому стыду, о том, кто такой Александр Сергеевич Пушкин, я узнала лишь года три-четыре назад. И с тех пор полюбила его. Прочитала все, что только можно было найти и купить в нашем N-ске, — ответила я горячо. Я даже не страшилась того, что меня могут принять за неученую провинциалку, так мне хотелось поговорить о поэте, чьи стихи о любви я перечитывала одинокими вдовьими вечерами.

— Вот и я об этом! — многозначительно сказал Иловайский и потряс указательным пальцем. — А сейчас шагу нельзя ступить, чтобы о Пушкине не услышать! Его стихи даже товарищества картонажных фабрик издают. На оберточной бумаге, — его губы вновь исказила кривая усмешка. — А что уж говорить о солидных издательствах? На золотом мешке сидят! Чужими руками жар загребают!

— Но почему вдруг возник такой интерес, Сергей Васильевич? — спросил Мамонов, промокая губы салфеткой. — Жили мы столько лет без Пушкина, кое у кого он в библиотеках стоял, читали и его стихи, и о его дуэлях, так времени сколько прошло? Шутка ли сказать, пятьдесят лет, а то и больше. Сейчас другие властители дум имеются. Живые, между прочим…