Дело о радиоактивном кобальте

— Где производит свои опыты мсье Даву? — спросил я с самым невинным видом. Мне показалось, что глаза Клода потухли. Но г-жа Даву, очевидно, была очень далека от подозрений о каких-то моих умыслах.

— Вы действительно хотите видеть весь этот ужас? — спросила она и незамедлительно повела меня в глубь лоджии. За ванной комнатой было помещение без окна, наполненное машинами и маленькими станками.

— Вот видите, где уединяется мой муж, если у него есть свободная минута. Какое безумие, не правда ли?

Я не сказал ни слова, чтобы скрыть мое волнение, но шарил взглядом повсюду. Куда же г-н Даву спрятал кобальт? Это нетрудно было обнаружить с помощью нашего счетчика. Нервы мои были напряжены. Наступила решительная минута, чтобы поставить точку!

Мы спустились в ателье, и снова начались танцы под синкопическую джазовую музыку. Танцы увлекли подруг Бетти, а мои «сыщики» кружили их с таким старанием, что я подумал, не забыли ли они о возложенных на них обязанностях? Я заметил, что пластинки в американском стиле нравились танцующим, а новые вариации негритянского джаза, то быстрые, то меланхолические, захватили танцующих странной прелестью сочетающихся гармоний и диссонансов, медленного движения и головокружительных темпов.

Тайно вооруженный счетчиком, я подал знак Голове-яйцу. Мы вдвоем поднялись в лоджию и сделали вид, что любуемся танцами с балюстрады.

Минутой позже у нас потемнело в голове от сильного волнения.

С бьющимся сердцем я растворил дверь лаборатории. Голова-яйцо, у которого руки дрожали, посветил электрическим фонариком и помог мне извлечь счетчик. Музыка доходила к нам заглушённой, вызывая какие-то воспоминания и грусть. Я включил счетчик. Увы, ожидаемый треск не последовал. Я ходил вдоль и поперек, приближался к этажеркам и шкафам: ничего! Обливаясь потом, я взобрался на стул, потом на стол. Я обследовал всю комнату.

Но прибор оставался немым. Надо было признать, что в лаборатории г-на Даву не было никакого источника радиоактивности.

Таким образом, все наши гипотезы были лишены какого бы то ни было основания. Ни Клод, ни его отец не имели никакого отношения к пропаже кобальта. Кто-то другой совершил кражу, и, приложив столько усилий для розысков, мы не сдвинулись с места. Мало сказать, что я был взбешен. Я думал также о бедном Сорвиголове, судьба которого зависела сейчас только от одной полиции.

К нам доносились звуки музыки, синкопы рожка. Мне они казались очень глупыми.

Обескураженные, мы спустились с Головой-яйцом вниз. Чувства, которые я испытывал, можно было прочесть на моем лице, так как мои сыщики один за другим взглядом вопрошали меня. Что я мог им сказать? Провал был полным. Мы пошли ложным путем, и главным виновником этого был я. Я не сумел скрыть моего дурного настроения, и оно передалось от одного к другому. Недавнее веселье поникло, как парус без ветра.

Г-жа Даву была заинтригована больше всех: она не понимала причины этой резкой перемены. Она старалась изо всех сил поднять настроение, но мы были слишком расстроены, чтобы снова развеселиться. Наконец, ей пришлось примириться с нашим внезапным уходом, однако она не пригласила нас прийти еще раз.

В глубине души я оправдывал ее. Одержимые вначале своей идеей, мы, пережив разочарование, вели себя, как плохо воспитанные и неделикатные люди. Я что-то пробормотал в извинение, но оно было или преждевременным, или запоздалым…

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Я провел тревожную ночь. Проснувшись в шесть часов, я спустился на кухню, и Моника посмотрела на меня заспанными глазами, волнуясь, однако, что я уйду без завтрака. Я сыграл роль жертвы специально, чтобы отыграться в следующий раз, если меня будут бранить за лень.

В общем я торопился уйти, чтобы не объяснять родителям, почему я так рано поднялся.

В условленный час я позвонил в дверь Мяча. Дверь открыл мне его отец, г-н Мелио — человек огромного роста с торчащими волосами и с кирпичным цветом лица. На нем был синий комбинезон, узкий и выцветший, от многократной стирки.

— Ты Комар? — спросил он, рассматривая меня с забавным сожалением, словно я действительно был комаром. — Пойдем, ты пришел кстати! Мать насыпала не слишком много цикория в кофе.

Он повел меня в кухню, сверкающую на солнце начищенными до блеска кастрюлями вдоль стены. На покрытом клеенкой столе Мяч в это время намазывал маслом хлеб.

Он меня шумно приветствовал и налил в фаянсовую чашку дымящегося кофе. Хотя я перекусил, убегая из дому, я не отказался от кофе и бутербродов, чтобы не обидеть г-на Мелио.

— Значит, — сказал он, — зажигая сигарету и прикрывая огонь руками, как делают по привычке люди, привыкшие зажигать спичку на ветру. — Значит… — продолжал он, пуская струю дыма, — ваш товарищ, Сорвиголова, напроказил. Это здорово! Сдираешь с себя семь шкур, чтобы дать вам образование, а господа ученики лицеев предпочитают таскать цемент…

— У Сорвиголовы, если ты хочешь знать, есть деньги, — сказал Мяч, выдавая свое дурное настроение. — Его отец не тратит на него ни су.