Дело о радиоактивном кобальте

— Ирэн и Фредерик Жолио-Кюри, — говорил г-н Лапрад, — в 1933 году доказали, что если, например, элемент алюминий бомбардировать альфа-лучами, то образуется элемент, который обладает всеми химическими свойствами фосфора, но не совсем является фосфором, по крайней мере с физической точки зрения. В частности, он не обладает стабильностью, свойственной естественному фосфору. Вещества, ставшие нестабильными в результате подобной операции, были названы радиоактивными изотопами. Эта нестабильность проявляется в испускании различных частиц: гамма-квантов, электронов, альфа-частиц и приводит к образованию иного ядра, масса которого меньше массы начального ядра. Эта разница в массе — в соответствии с теорией относительности, созданной Эйнштейном, — равна общей энергии испущенных частиц. При наблюдении над кусочком вещества, содержащим большое количество радиоактивных ядер, установлено, что со временем радиоактивность изменяется, при этом можно определить отрезок времени, называемый «периодом полураспада», к концу которого начальная радиоактивность снижается наполовину. Например, радиоактивный кобальт, являющийся изотопом кобальта, имеет период полураспада пять лет.

Я это пишу, скорее представляя, что мог сказать тогда г-н Лапрад, чем в точности воспроизводя его речь; в тот момент, несмотря на мое напряженное внимание к его объяснению, я не был в состоянии все понять. Тем не менее, вспоминаю, что я удержал из его рассказа следующее: чем сильнее излучение различных частиц, тем более опасны и необратимы повреждения, вызываемые этим излучением в живой ткани. Только бетон и свинец способны защитить от радиации, то есть от действия частиц, чрезвычайно малых, но обладающих огромными скоростями. Таким образом, если украденный кусочек радиоактивного кобальта вынуть из свинцового ящика, он может вызвать повреждения и загрязнить другие предметы.

Едва г-н Лапрад кончил, как наш учитель естествознания г-н Пароди начал точно объяснять, каким образом излучение поражает организм. Согласно наблюдениям медиков и биологов, оно уничтожает белые кровяные шарики, и возникающая в связи с этим анемия нередко сопровождается смертью; случается, что излучение вызывает рак; наконец, оно воздействует на потомство подвергшихся радиации, в котором могут появиться чудовищные аномалии.

В иное время все эти объяснения могли бы показаться абстрактными, трудно усваиваемыми и не имеющими отношения к течению моей жизни. На этот раз они меня непосредственно касались. Кража имела ко мне отношение. Она могла быть совершена одним из моих одноклассников. Этот проступок, чреватый самыми тяжелыми последствиями, бросал вызов всему нашему маленькому коллективу. Короче говоря, я горел нетерпением действовать, чтобы разоблачить виновного, как об этом пас просил директор. Вероятно, такое чувство овладело не только мной. Г-н Дювивье отпустил нас до конца утренних занятий. В парадном зале поднялся невообразимый шум. Ученики Большого лицея, подобно воинственным индейцам, громко скандировали: «Вора к позорному столбу»!

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

В маленьком тихом кафе, за театром Одеон, — чем-то средним между чайным салоном и кондитерской — мы обычно собирались после занятий, чтобы, лакомясь меренгами и пирожными с кремом, обсудить наши дела. Пожалуй, трудно в Париже найти более укромное место, чтобы полакомиться. Для нас позолоченные канделябры, фрески на потолке, украшения конца XIX века таили невыразимое очарование. Вся эта старина как бы подчеркивала нашу молодость и многое, что предстояло нам в будущем. Это чувство достигало своей полноты, когда мы наблюдали за старыми дамами в экстравагантных шляпах и антикварами этого уголка Парижа, влюбленными в первопечатные книги и в бронзу веков, — завсегдатаями, приходившими поболтать за чашкой чая.

Владелица кафе, г-жа Тереза, дама с совершенно седыми волосами и розово-конфетным лицом, знавшая в прошлом лучшие дни, опекала нас по-матерински и смотрела на нас всепрощающим взглядом. Шумная веселость ей не только не мешала, а нравилась. Наша небольшая компания захватила заднюю комнату кафе. Сорвиголова и Мяч, привыкшие поступать, как захочется, даже не стеснялись готовить уроки, пристроившись к какому-нибудь столику.

Я видел г-жу Терезу разгневанной только однажды, когда Сорвиголова дерзнул подразнить ее кошку, спавшую возле кассы-автомата.

У г-жи Терезы было еще одно достоинство: она была искренней. Так, увидев нас в час, когда, по ее предположению, нам следовало заниматься переводами английского, она, насупив брови, спросила, что случилось. Будучи уверена, что мы увиливаем от посещения уроков, она высказала нам свое порицание, добавив, что пирожные подавать в такое время не будет, чтобы не перебить нам аппетита.

Сдерживая смех, мы дали ей высказаться и тотчас же вернулись к интересовавшему нас делу.

— Вы заметили, — сказал Боксер, наклонившись к нам, — он два раза посмотрел в нашу сторону…

— Кто?

Да, директор, конечно! Он как бы хотел сказать: вот, где собака зарыта.