Дело о Синей Бороде, или Истории людей, ставших знаменитыми персонажами

К домашним неурядицам мадемуазель Аиссе добавлялись постоянные денежные затруднения: финансовый кризис в государстве нарастал, правительство сокращало ренты. «Деньги, деньги! Сколько вы подавляете честолюбий! Сколько благих намерений вы обращаете в дым», — писала мадемуазель Аиссе. Впрочем, она сознавала ничтожность этих своих неприятностей, как и домашних переживаний: «Мне стыдно становится своих жалоб, когда я вижу вокруг такое множество людей, которые стоят большего, нежели я, и куда меня несчастнее».

Мадемуазель Аиссе сообщает г-же Каландрини о событиях при дворе, последних назначениях, парижских новостях. И своими наблюдениями дополняет картину нравов. Одни из них курьезны, как, например, «история с панье» (панье — дословно «корзина», в данном случае — каркас, на который надевались юбки): королева сочла, что слишком пышные юбки принцесс заслоняют ее собственную; пришлось первому министру кардиналу де Флери установить дистанцию между королевой и принцессами; тогда принцессы возмутились и потребовали отодвинуть от них герцогинь… Другие истории довольно мрачные, как, допустим, смерть выдающейся актрисы Андриенны Лекуврер, будто бы отравленной по приказу ревнивой соперницы, герцогини Бульонской, женщины «жестокосердной, необузданной и чрезвычайно распутной», по словам мадемуазель Аиссе. Если она и заблуждается, то совершенно искренно: «…я знаю все это из уст близкой подруги Лекуврер». Или наконец, происшествие, что называется, из ряда вон, «от которого волосы встают дыбом — до того мерзкое, что невозможно написать о нем»: речь идет о преступлении в больнице и приюте Отель-Дье — какой-то извращенец проник в палату, изнасиловал молодого человека, находившегося в беспомощном состоянии, и скрылся. Мадемуазель Аиссе заключает это письмо такими словами: «Иной раз мне кажется, что уже ничто не способно поразить меня, но назавтра же я убеждаюсь, что ошибалась». В другой раз она подытоживает свои наблюдения пророчеством, вполне сбывшимся в 1789 году: «Но все, что случается в этом государстве, предвещает его гибель».

Письма мадемуазель Аиссе пестрят сообщениями об амурных похождениях: «Госпожа де Парабер рассталась с г-ном первым конюшим, и г-н д’Аленкур теперь неотлучно при ней»; «У госпожи де Нель состоял в любовниках г-н де Монморанси — связь эту в свое время устроил Рион, теперь он счел своевременным ее разорвать и подсунул своему приятелю госпожу де Буффлер. Госпожа де Нель в отместку пустила слух, будто он зарится на королеву»; «Принц де Кариньян все так же влюблен в свою Антье. Эта тварь увлеклась генеральным откупщиком г-ном де Ла Поплиньером, острословом и слагателем песенок», — и так далее, и так далее… «Видите, чем забавляются наши прекрасные дамы и кавалеры… Я вся киплю от негодования. Вот что происходит на наших глазах, на виду у всего света…» — пишет мадемуазель Аиссе. Ей почти нечего противопоставить распущенности света, разве что следующее: «У короля по-прежнему любовницы нет», — последнее обстоятельство кажется мадемуазель Аиссе настолько странным, что она поверяет его задушевной подруге. Но вот действительно пример верной любви: сын распутного регента Филиппа Орлеанского — герцог Луи Орлеанский после смерти жены удалился от света, вел жизнь уединенную, а затем и вовсе ушел в монастырь.

Удивительно, но близкими знакомыми мадемуазель Аиссе сделались едва ли не самые известные куртизанки того времени — г-жа де Парабер, бывшая фаворитка регента, сменившая затем множество любовников, и г-жа дю Деффан, тоже «дама приятная во всех отношениях» и хозяйка великосветского салона. Они тянулись к добродетельной черкешенке, а она не отталкивала их, хотя осуждала разврат, но делала это не лицемерно. Потому что и сама носила в сердце муку раскаянья и потому что умела разглядеть в падших доброе, чистое. Она писала о г-же де Парабер, что та «сердечна, великодушна, у нее доброе сердце, но она рано была ввергнута в мир страстей и у нее были дурные наставники». В общем, мадемуазель Аиссе поступала истинно по-христиански, ведь и Христос протянул руку блудницам и мытарям. В свою очередь, и куртизанки открылись по отношению к мадемуазель Аиссе с наилучшей стороны, особенно когда она уже была безнадежно больна. Она надеялась, что «все, чему ныне они являются свидетелями, заронит искру в их души и, даст Бог, будет способствовать и их обращению».

Впервые и навсегда