Дело о сорока разбойниках

Открыл глаза – лежит на спине. Его все еще продолжало качать, но обдувало свежестью, пахло тиной. Притянул к лицу руку, вернул съехавшие набок очки, перед глазами простерлось черное полотно ночного неба с россыпью звезд. И были эти звезды так низко и так живописно мерцали, что непременно захотелось поднять руку. Всецело полагая, что видит сон, поднялся на локте и потянулся к самому яркому из небесных бриллиантов. Вдруг основание под ним дернулось, будто живое, стало ходить ходуном вправо-влево, будто то было огромное тело дива-великана. Доктор быстро пришел в себя, с глаз слетел сон, он успел заметить, что находится на длинной лодке, которую здесь именовали «каюк», две фигуры на носу, одну – с веслом, другую – восседавшую на мешках. И повалился в воду. Все тело прожгла судорога. Плыть он не смог, даже если бы умел.

– Ҳой, қарагин! – донеслось сверху. – У сувга йиқилди[14].

Раздался всплеск совсем рядом, кто-то подхватил Иноземцева за воротник, больно дернув гудевшую болью голову.

– Кўтар![15] – оглушительно проорали в ухо. Иноземцев не хотел утонуть, лицо заливала вода, тело было точно свинцом налито.

Он собрался с духом и попытался ухватиться за низкий борт плоскодонки. Зажмурился от усилий.

А когда вновь глаза открыл, пригляделся – оказалось, судорожно сжимает корявый корень саксаула, все ладони об нее изодрал. Завертел головой – снова в пустыне один. Сумерки. Через минуту-другую солнце совсем закатится за горизонт, только ветер шелестит в шапках иссохших кустов.

Как же так?! То желто-бурое одеяло кругом, то эти шапки да кривые деревца, корни которых порой выглядывали из песка причудливым змеиным клубком, то вода. Чудеса!

Иноземцев поднялся на колени, принялся ощупывать себя, одежда сухая, воды вокруг ни капли. Приснилось, что ли?

– Ванечка… Ванечка! – завыл ветер.

Слышал Иноземцев, какие правдоподобные миражи рисует пустыня, что даже опытные путешественники порой становятся жертвами ее проказ, но чтобы до таких степеней, чтобы глаза открыл – в одном месте, глаза закрыл, снова открыл – в другом оказался, кто рассказал бы – ни за что б не поверил. Хотел встать да пойти, но голову на песок склонил, внутренне смирившись, что тщетны его усилия. Тут опять ветер в кустах, дразнясь, зашуршал:

– Ванечка, вставай, идем!..

Ванечка послушно встал, покачался и опять лицом вниз. Думал, в песок мягко упадет или хотя бы в прохладные воды канет, но грохнулся на пересушенный лёсс. Вот опять двадцать пять – лежит, удивляется: только ведь на песке лежал, теперь жесткая почва лёсса.

– Вези меня, ковер-самолет, до Ташкента, – проронил он.

Вдруг по щучьему велению, по Ивана Несторовича хотению, лёсс закачался и взмыл ввысь. Ветер волосы трепет, лицо обдувает. Глаза открыл – медленно перед взором проплывает пустыня, меняя очертания пейзажа, точно картинки ручного кинетоскопа. Отрезвленный столь странным видением, кое-как поднялся, но, закачавшись, повалился за край ковра-самолета. Казалось, сейчас взовьется ввысь, словно птица, но лицом ухнул в песок. Взгляд его скользнул вправо, потом влево. Не на ковре-самолете он летел, то была арба с огромными колесами, запряженная осликом, которым погонял человек в белом, что впереди него маячил. Человек почувствовал, что за спиной повозка дернулась, обернулся, а это и не человек вовсе, а пери барсакельмесская с лицом Ульяны. Поспешно оставив вожжи, волшебница бросилась помогать доктору, подняла его, на арбу усадила.

– Держись за край, не вставай больше. Нельзя на песке лежать – тарантул за нос тяпнет или скорпион. Сейчас до аула довезу, там люди.

– Зачем люди? – улыбнулся Иван Несторович глупой опьяненной улыбкой. – Ты же пери, оберни пустыню оазисом, пусть сейчас на этом самом месте фонтан чистой воды из-под земли забьет.

– Шутите, Иван Несторович? Видно, сильно вас Обид стукнул. Вай-вае.

– Нет, что ты, какой шютка, – с напускной серьезностью ответил Иноземцев, закрыл глаза и в сон провалился.

Глава III. Обещание

– А потом я у вас очутился, – закончил Иван Несторович.

Маленький текинец повернулся к остальной ребятне и стал поспешно переводить на тюркский последние слова русского доктора, жарко жестикулируя и прерывая рассказ восхищенными междометиями. Десятилетний сын лейтенанта туркменской конной милиции уже два года учился в чарджуйской русско-туземной школе, хорошо владел русской грамотой, был прилежным учеником и готовился занять место подле отца и старших братьев в полку.