Дело о таинственном наследстве

– Милый доктор, но это мнение мое, можете со мной не соглашаться. Только один Бог знает, что в нас первично. Я считаю, что дух человеческий всегда может если не победить, то помочь немощному телу. Ведь вы сами в своей практике, возможно, наблюдали необъяснимые случаи исцеления. Когда больной одним только неистовым желанием жить побеждал смертельную болезнь и, напротив, какой-нибудь меланхоличный фаталист, подхватив легчайшую простуду, говорил себе, ну все, теперь я точно умру. И сколько ни пользуй его лекарствами, он умирает в полном соответствии со своим убеждением.

– Да, да, да, – улыбался в удовольствии от спора доктор Никольский. – Некоторые философы не только современности нашей, но и весьма древние замечали эту взаимосвязь. Что человек ест, то он и есть, что человек думает, то и происходит. Однако, друг мой, одними мыслями далеко не уйдешь. Вот, допустим, – доктор чмокнул сигаретой и выпустил изящное кольцо дыма, – пациент мой животом мучается страшно. Я ставлю диагноз воспаленного кишечника, и, чтобы несчастного от смерти исцелить, надобно срочное вмешательство хирургическое. Проще говоря, должен я ему живот разрезать и часть кишки удалить. Как вы думаете, если бы в этот момент я предложил больному усиленно подумать, что он здоров, заменило бы это операцию?

– Операцию, конечно же, не заменило, но вот настроить больного на хорошие мысли – это первейшая ваша обязанность. Семен Николаевич, мне даже странно, что я вам об этом говорю. Не вы ли каждый божий день поднимаете людям тот самый дух, утешаете и предвещаете полное всем выздоровление? Отчего же вы это делаете – не от предписанных же лекарям инструкций?

Саша подал с поклоном Никольскому очередной бокал вина со словами:

– А оттого, что врач вы отменнейший и прекрасно понимаете, что на вас, как на Бога, смотрят те, кто в болезни пребывают. А ведь Бог не может быть бездушным?

Рука Никольского чуть дрогнула, мягкость его лица сменила как-то резко проступившая усталость, и даже некая тоска появилась в нем.

– Э, как вы сказали, – тихо промолвил он. – Бог ведь не может быть бездушным… – Он приблизился к уху Орлова и почти прошептал: – Мой милый, я видел столько страданий, что почти уже сомневаюсь в этом…

Полковник Захаров стоял отчего-то чуть ли не сердитый. Небольшой шрам на его щеке покраснел.

– Я навидался достаточно за три войны: и величайшее проявление духа, и его же трусливое подобие. Всякое было, и вот что я вам скажу. Можно не залезать в высокие материи. Все гораздо проще. Многие люди, знаете ли, без всякого философствования пытаются себя на мажорный лад настроить. Потому как ежели не встанут они тотчас же и не пойдут, скажем, на вечерний кусок хлеба заработать, то прямо и помирать можно сразу. А жить-то хочется. Инстинкт это, понимаете, выжить любой ценой. Встроенный как компас в нашу сущность. Вот этот-то инстинкт удивительные дела может творить. Иногда смотришь: и незачем жить-то больше. Или болезнь какая неизлечимая, или в холоде и голоде, а цепляются, остатками сил, бессознательно цепляются, сами не понимают зачем. А затем, что стрелочка-то компаса одну сторону, одно направление показывает – жить. Звериное этакое. Надеждой это называется, что еще секунда, минута, день – и все изменится, все станет лучше. Вот это и есть самое удивительное в нас, такая сила веры…

Многие, окружившие спорщиков, согласно закивали.

– Эх, Семен Николаевич, – шутливо попинал граф Никольскому. – Такую тему задали, что… Что вам? – внезапно нахмурился граф на подошедшего Самойлина, посмевшего тронуть его за локоть.

Тот потянул графа чуть в сторону и, помявшись, протянул записку. Заговорил тревожно, приблизившись на не приятное для Орлова расстояние:

– Граф, простите, не моя это роль – в посыльных быть. Но, знаете, никогда не видел сестру в таком волнении. Шепчет: «Только бы успеть, только бы успеть…» – и руки ломает.

Орлов развернул записку: «Граф, – было написано там. – Клянусь вас больше никогда не беспокоить, но речь идет о жизни и смерти. Умоляю вас, уделите мне 10 минут. Я жду вас в дальней беседке. Софи».

Наташа, подходившая было к графу, чтобы, наконец, поймать его для разговора, только топнула от досады ножкой, увидев, как он опять куда-то уходит.

* * *

Да, вечер этот был совершенно особым для многих людей, имевших счастье проживать в Порховском уезде. Пока недоумевающий граф шел к дальней беседке, а Наталья, в ожидании его возвращения, занялась прямыми обязанностями хозяйки вечера (а именно села за фортепьяно), кое-кто занимался вещами уж абсолютно странными.

В тот самый момент, когда Наташа приподняла руки, чтобы опустить их на клавиши, Антон Иванович завыл. Он сидел на ковре посреди своей комнаты и выл. Почти так же, как и сегодняшней ночью, когда невозможно было сдержать охватившее его бессилие и разочарование.