Дело о таинственном наследстве

Ночь после разговора с тетушкой он не мог заснуть. Сначала читал-перечитывал в который раз данные ему документы. Думал и сопоставлял. Глядя на чертеж Феофаниного дома, пытался чертить сам. Но ум дражайшего родственника работал боязливо, медленно и без фантазий. Для вдохновения Антон Иванович вытянул синего бархата мешочек и аккуратненько его потряс. На ладонь выкатился изумительной красоты бриллиант. Крупный, с голубоватым отливом, он был совершенен. Полюбовавшись, Антон Иванович снова уткнулся в самую главную бумагу, в которой было написано:

«Чтобы очень просто, но без догадливости – будет мало и без продолжения внизу самом, что посложнее, для ума пытливого – будет посередке в дереве французском, ну а там наверх можно выскочить, значит, заслужил».

«Дерево французское» ему никак не давалось, хотя планы были, что все столиком и закончится. Ошиблись, значит. Антон Иванович поморщился, вспоминая пройденные унижения: в кустах в чужие одежды переодевался, скоморохом себя перед тетушкой выставлял, гнал в лес, когда ему так боязно было! Уж всем святым угодникам молился. Хорошо, с маскарадом помогли, да объяснили, да и утешили потом, уже после, когда столик-то пустым оказался. Как в его-то годах такими делами заниматься?! Топор в руках держать. Всю спину сорвал, до сих пор везде больно. А оказывается – не так пошли! Антон Иванович попробовал бриллиант на зуб, ласково погладил его и нахмурился.

«Ну это уж мы теперь сами попробуем, пусть чего попроще, но что внизу – мы нашли. Наше теперь, все наше будет…» Когда часы пробили два по полуночи, нетерпение его стало невыносимым. Он понял, что не в силах дожидаться следующего дня, чтобы спуститься в подвал. Да и вот оказия же: вечером к Зинаиде, кухарке, полюбовник пришел. Та отвлеклась, конечно, и он ключ от дверки в подвал по такому случаю своровал. Чтобы уже не со стороны окошка, а вполне удобно, через дверь под лестницей. Ключ лежал в кармашке жилета, бриллиант подбадривающе блестел, и нервы беспокойного родственника не выдержали. Он осторожно, как и в первый раз, прислушиваясь к тишине, спустился вниз, прокрался к двери в подвал, тихонько открыл ее и спустился вниз… Как спустился, так и поднялся… Балка с дырой, накануне пробитой его рукой, бриллиантов в себе больше не обнаруживала. Срослась с потолком намертво: состарившееся дерево было просто каменным. И бесполезно было стучать по ней, трясти, шарить рукой в этой странной случайной дыре… Да, это был не хрупкий французский столик! Тогда-то Антон Иванович и взвыл первый раз. Он понял, что для того, чтобы добраться до всего остального, если оно там есть, ему придется нанимать работников, чтобы сначала раздолбить балку, а ежели и там ничего нет, то надо будет сносить весь дом. А как его снесешь, если в нем живут? Да и работники шуметь будут… Совершенно обессиленный последними сделанными открытиями, он, осторожно подложив ключ в Зинаидин передник, вернулся к себе в комнату. А там с более или менее прилично выглядевшим до сих пор старичком произошла страшная метаморфоза.

Все его лицо ощерилось в злобной и одновременно жалкой улыбке. Он очень сильно, несколько раз кулаком ударил себя по голове и вцепился зубами в руку, чтобы не закричать.

«Капкан, опять мы попали в капкан. Проклятое место, и они держат меня, и ничего не получается. Только руки протянуть, а по ним железом каленым, и ненавидят все вокруг. Стар, жалок, неумен и мешаю, всем мешаю. Этот использует, эта из жалости держит, завещаниями пугает, а этот вообще смеется всегда, презирает. Да оставьте меня!» – застонал он в прокушенную до крови руку. И затрясся, заплакал, не разжимая зубов.

Казавшиеся слишком крупными на этом морщинистом, исхудавшем за несколько часов личике слезы попадали вместе с кровью в рот. Отвратительный, тошнотворный вкус. Вкус его собственного тела, его страхов, вкус безнадежности и надвигающейся смерти. Антон Иванович подбежал к рукомойнику и склонился над ним. Его рвало. Рвало так, будто внутренности пытались изрыгнуть саму сущность этого несчастного полусумасшедшего человека. Так и случилось. Только исторгнуты были остатки разума и человечности. И когда Антон Иванович умылся и посмотрел в зеркало, лицо его было весьма покойно и глаза смотрели умильно и ясно. Он вспомнил одну маленькую сценку, давеча произошедшую, и понял, что еще многое можно исправить и очень легко. Посмотрел на часы, порылся в ящичке, вышел из комнаты на какое-то время, затем вернулся, лег в постель и покойно заснул.

А вот теперь сидел на ковре посреди комнаты и выл. Но уже не от отчаяния. От нетерпения…

* * *