Дело о волхве Дорошке

— Ах, как хорошо! Они-то обе мне и нужны! — и он прошел мимо секретарши. Вот в чем сила и в чем слабость системы: мелкого человека отсеет и перемелет, а того, кто покрупнее, допустит внутрь, и, как знать, может, даже переварит и встроит в свой организм.

Товарищ Коллонтай и товарищ Тюнгашева смотрели на него, смотрели и не узнавали. Так и должно быть: обе близоруки и обе стесняются носить очки.

Арехин поздоровался.

— А, это вы, Александр Александрович, — товарищ Коллонтай знала его и по одному пустяковому делу с шубой, и несколько раз видела в обществе кремлевских вождей. — Вас сюда служба занесла или просто — нелегкая?

— Предчувствие, уважаемая Александра Михайловна, предчувствие. Схватило за руку и повело, не отпуская.

— Предчувствие его не обмануло, — сказала Тюнгашева, борясь за внимание публики, пусть эту публику составляли всего двое. — Вы, товарищ, хоть и мужчина, однако разумом наделены и мужчины — в определенной степени, конечно.

— Надеюсь, — сказал Арехин, ожидая подвоха.

— Как вы относитесь к кастрации?

— Позвольте уточнить, к кастрации кого?

— Всех! А в первую очередь остатков буржуазного слоя!

— Почему ж непременно кастрировать? Кастрация — какая-никакая, а операция. Если делать ее хорошо, это ж сколько врачей потребуется. А они, врачи, как раз и есть остаток буржуазного слоя, поэтому…

— Нет, вы не поняли идеи. Идея в том, что земля перенаселена. Взять ту же воронежскую губернию. Крестьян больше, чем пахотной земли. Отсюда разлад в крестьянской среде. Разлад будит вредные инстинкты — накопительства, желания закабалить ближнего у тех, кто посильнее, и беспробудного пьянства у натур слабых. К тому же не стоит забывать, что большая часть произведенного продукта крестьян, равно как и фабричных рабочих, уходила на содержание буржуазии. Теперь, когда буржуазия стоит на пороге полной и всеобщей ликвидации, возникает вопрос: а что, собственно будет делать освобожденный пролетариат и беднейшее крестьянство? Размножаться безудержно? Вот здесь и встает вопрос о кастврации.

— Рано ему вставать, вопросу. Пусть еще полежит. Сейчас перед нами задача — бороться с гидрой мировой контрреволюции. И здесь понадобится столько людей, что кастрация есть некоторым образом саботаж. В отношении скопцов у нас, во всяком случае, есть ясные и недвусмысленные указания — ответил Арехин, и, не давая дискуссии окончательно разгореться в неугасимое пламя, добавил:

— А любопытно, что по этому поводу говорит волхв Дорошка.

Произнесенное имя погасило полемический задор.

— Вы… Вы сказали — Дорошка? — спросила Коллонтай.

— Да, именно.

— Вы его увидите? Имею в виду — наяву?

— Возможно.

— Устройте, обязательно устройте мне с ним встречу.

— Но разве вы его не видите?

— Во сне — это разве видеть?

— А мне он сказал, что мы и так увидимся, очень скоро — в голосе Тюнгашевой явно слышалось превосходство.

— Где? И как скоро? — спросил Арехин.

— А вам-то зачем знать?

— По роду службы.

— Так он что, преступник, Дорошка?

— Мы ищем не только преступников. Недавно вот картины вернули в галерею Третьякова (см. «Дело о похищении Европы»).

— Ну, Дорошке в галерее делать нечего. Не картина. Кому нужно — сам покажется, а не покажется — значит, и не нужно.

— Что ж… Прошу извинить, что побеспокоил, мне пора, — и Арехин покинул кабинет с чувством полного провала. Ничего-то он не узнал, ничего не выведал, кроме тайных планов поголовной кастрации. Но прежде они, поди, и до пацифизма докатятся, тут-то укорот и получат. Плохо другое: он допустил ошибку. Следовало перекинуться парой фраз, извиниться, что вмешался в важный разговор и ретироваться, чтобы позднее поговорить с каждой наедине. Разве можно опрашивать двух дам разом о сокровенном? А Дорошка, похоже, из категории сокровенного. Да они из-за соперничества и приврут, и, наоборот, умолчат о том, о чем могли бы рассказать тет-а-тет. Ладно, сорвалось, так сорвалось. Один факт все-таки установить удалось: Коллонтай хочет его увидеть наяву. Не означает ли это, что он перестал ей сниться?

У входа вахтерши не было. Отошла куда-то, сказала пробегавшая мимо девица с кучей папок в руках.

Не было и калош.

6

До пятнадцати часов Арехин успел и в МУС заскочить, где коротенько доложил товарищу Оболикшто о проводимом расследовании, и домой забежал, где выпил чаю с медом, и даже на полчасика вздремнул в библиотеке с опущенными шторами. Потом, уже не пешком, а в экипаже, поехал на шахматный турнир. Голова работала, как хорошо расстроенный рояль. Аккорды выходили скверные, даже в зубах ломило. А что делать? Ментальную оборону, строившуюся годами, предстояло самому же и ослабить. Не везде, не везде, разумеется. Только в одном месте показать уязвимость. Брешь. Место, которое могло бы привлечь таинственного волхва Дорошку.