Дело о замоскворецком упыре

— Может и так, может, и так, что видела, то и сказала, мне от власти скрывать нечего, — и жиличка скрылась за дверью. Нечего, кроме себя, значит.

— Теперь посмотреть можно? — нарочито смиренно спросил Оболикшто.

— Можно, — отчего-то вздохнул Арехин.

Оболикшто, и, в затылок ему Лютов прошли в комнату.

Пахло особо, раздражающе. Пахло кровью.

На полу между круглым ореховым столом и узкой кроватью лежало тело. Тело без головы. Одетое в глухое темно-коричневое платье, чулки, башмаки, все в пристойном порядке, руки скрещены на груди.

В общем, будь голова на месте, место выглядело бы куда спокойнее.

Но головы не было.

— Приглядитесь: инструмент убийцы невероятно остер и прочен, а сам убийца — силен.

Оболикшто сел на корточки. Срезано — одним махом. Глотина.

— Да, похоже на работу гильотины, но гильотина — аппарат, как вы заметили, достаточно громоздкий и тяжелый.

— Еще и другое непонятно, — сказал Оболикшто. — В человеке крови много. А тут натекло — с полстаканчика. Остальная-то где?

— Я и сам гадаю. Возможно, ее с собою унес убийца.

— Унес?

— Ну, да. Отделил голову над тазом, потом из таза слил ее в ведро, в ведро же и голову положил, прикрыл крышкою, да и понес. Мол, обычное поганое ведро с нечистотами. Никто и приглядываться не станет.

Он зашел на кухоньку. Таз там был, медный, большой.

— А вода в кране?

Странно, но и вода в кране была тоже.

— Следовательно, из таза кровь он мог смыть.

Помойное ведро стояло на месте.

Арехин выглянул в коридор.

— Надежда Викторовна, вы, часом, не знаете, сколько ведер было у вашей сестры?

— Что? — не поняла вопрос женщина.

Арехин повторил.

— Она, как, впрочем, и я, хозяйством особенно не занималась. До революции не было необходимости, а после — нечем, собственно, и заниматься. Ведер у нее было два. Одно черное, другое — эмалированное, с цветочками. Она в него крупу, что крестный привез, высыпала. Высыпала, крышкой накрыла, да еще и чугунный бюстик Ломоносова сверху поставила — чтобы мыши или крысы не добрались. Он тяжелый, бюстик, на полпуда.

Бюстик Арехин нашел в углу. Крупу в мешочке — на нижней полке книжного шкафа. А эмалированное ведро в цветочках вместе с крышкой исчезло.

— Да уж… Вы, Александр Александрович, будто присутствовали при убийстве.

— Что присутствовали, они же и убили-с, — вставил Лютов.

— Вы, кажется, что-то сказали? — повернулся к нему Арехин.

— Пошутил. Я, знаете, шучу, часто и в неподходящее время. А в подходящее — не шучу. Это от нервов.

— Бывает, бывает, — оглядывая комнату в последний раз, пробормотал Арехин. Ключ в замке, беспорядка, можно сказать, никакого, кроме обезглавленного трупа.

— Да, еще… — он опять выглянул в коридор. — У вашей сестры были дорогие вещи? Золото, драгоценности?

— Не было ничего. Мы с сестрой еще в шестнадцатом году решили, что будем жить самостоятельно, только своим трудом. Если откровенно, и не откуда было нам ждать сундуков золото. Отец обходился жалованием, служил честно, состояния не нажил. Матушка… Ее мать, наша бабушка, баронесса фон Корф, действительно, богата. Ей сейчас девяносто два года, мы — ее единственные родственники, но бабушка весной четырнадцатого уехала в Стокгольм, а прежде всё до последнего лужка продала, обратила деньги в золото и увезла туда же, в Швецию.

— Дальновидно… — он вновь вернулся в комнату, тихо спросил у Оболикшто:

— Полагаю, уголовный сыск моргом для хранения тел убиенных не располагает?

— Правильно полагаете.

— А куда же помещаются тела?

— На кладбище, куда ж ещё. Увозят, да и в яму.

— А… как их увозят? Я говорил, что довольно долго отсутствовал в Москве и новых порядков не знаю.

— Обыкновенно. Уборочный отряд. Сделаем заявку, завтра, самое большое — послезавтра и увезут. Впрочем, тут есть сестра. Может, она возьмется похоронить?

Арехин промолчал. Стал в сторонку, наблюдая, что, собственно, будут делать Оболикшто и Лютов.

А ничего. Позвали Петрушенко, дали ему бумажку с лиловой печатью, на которой химическим карандашом что-то написали, вот и все.

— Ордер для уборочного отряда, — пояснил Оболикшто.

Выходя, он же сказал сидевшей на табуретке Надежде Викторовне:

— Если хотите хоронить сестру, потрудитесь до завтрашнего дня убрать тело. Одежду можете брать только в присутствии членов домового товарищества, ну, книги ещё возьмите. Остальное остается в распоряжении домкома. Да, крупу… крупу тоже можете взять. Комната по вывозе тела передается домкому. Или нет, погодите…

Оболикшто отвел в сторонку Арехина:

— Не знаю, как у вас с жильем, а комната, право, недурна. Можно в два счета оформить.

Арехин на мгновение задумался.

— Пожалуй, это отличная идея.

— Вплоть до особого распоряжения комната будет числиться за московским сыском. Ты, — обратился он к Петрушенко, — смотри, чтобы — ни-ни!

На выходе Арехин подошел к сестре убитой:

— Особенно можете не торопиться. У покойной были знакомые, друзья?

— Прежде были, — с ударением на «были» ответила женщина.

— Вдруг кто и остался. Тот же студент, еще кто…

— Они-то здесь причем?

— Я не говорю, что причем. Но похороны. Или вы доверите это дело…