Дело об отравленных шоколадках

Роджеру было от чего прийти в уныние. Он не только понимал, что зашел в тупик, как он уже сказал Морсби. Все обстояло гораздо хуже. В нем росло убеждение, что он ищет совсем не там, что он пошел по ложному следу. Печально было сознавать, что все его усилия оказались пустой тратой времени. Поначалу он испытывал к делу огромный интерес, который, как он только что был вынужден признать, носил чисто академический характер, поскольку Роджера всегда увлекало любое тонко задуманное убийство, и несмотря на то, что ему удалось установить контакты со множеством лиц, знакомых с участниками драмы, он все же ощущал себя в стороне. Для него самого в этом деле не было решительно ничего такого, что могло бы его целиком захватить. Он даже начал подозревать, что это было как раз одно из тех дел, которые можно расследовать бесконечно, и частному лицу, каковым является он, вести его не под силу, во-первых, из-за отсутствия навыка, во-вторых, терпения и, наконец, времени, а следовательно, им должны заниматься официальные органы полиции.

Но, как часто бывает, вмешался случай. Две неожиданные встречи в тот же день, и притом на протяжении одного часа, в корне изменили его отношение к делу, академический интерес отодвинулся на задний план, уступив место интересу сугубо личному.

Первая встреча произошла на Бонд-стрит. Когда он вышел из магазина в новой шляпе, сидевшей у него на голове безукоризненно, он увидел, как сквозь толпу к нему пробивается миссис Веррекер-ле-Межерер. Миссис Веррекер-ле-Межерер была маленькая, изящная, великолепно одетая, богатая, сравнительно еще молодая вдова, и она обожала Роджера. Роджер был не лишен самомнения, и тем не менее он не мог понять, что было тому причиной, но всякий раз, когда он уделял ей хоть каплю внимания, она готова была служить ему как собачонка (конечно, это метафора, он никогда подобного не допустил бы) — она глядела ему в глаза снизу вверх своими огромными влажными карими глазами и прямо таяла от восторга. И все время болтала. А Роджер, который сам любил поговорить, терпеть не мог болтовни.

Он попытался скрыться на другой стороне улицы, но машины шли сплошным потоком, и ему ничего не оставалось, как сдаться. Изобразив на лице приветливую улыбку, которая скрывала его совсем не любезные мысли, он дотронулся до своей новой отличной шляпы, слегка подпортив ее безупречный наклон.

Миссис Веррекер-ле-Межерер с радостью в него вцепилась.

— О, мистер Шерингэм! Вы-то как раз мне и нужны! Мистер Шерингэм, пожалуйста, скажите… Конечно, под большим секретом… Вы действительно взялись расследовать ужасное убийство бедной Джоан Бендикс? Нет, нет, не говорите, что это не так.

Роджер хотел сказать, что он только надеется его распутать, но она не дала ему произнести ни слова.

— Ведь это правда, да? Ах, как это ужасно! Вы должны, обязательно должны узнать, кто послал шоколадки сэру Юстасу Пеннфазеру. Будет просто возмутительно, если вы не узнаете.

Роджер, как положено при светском общении, попытался, продолжая деланно улыбаться, вставить хоть слово, но бесполезно.

— Я была в ужасе, когда услышала об этом. В кошмарном ужасе. — Миссис Веррекер-ле-Межерер изобразила кошмарный ужас на лице. — Понимаете, мы с Джоан были очень близкими подругами. Почти как родные. Мы же учились вместе в школе. Вы что-то хотели сказать, мистер Шерингэм?

Пока она тараторила, Роджер позволил себе недоверчиво хмыкнуть, и ее вопрос застал его врасплох. Он замотал головой, отрицая.

— И что совсем ужасно, просто чудовищно, что Джоан сама накликала на себя беду. Ну, разве это не кошмар?

Роджер насторожился и уже решил не смываться.

— Что вы сказали? — удалось ввернуть ему. Он просто не верил своим ушам.

— Кажется, это называют трагической иронией судьбы, — упивалась своей болтовней миссис Веррекер-ле-Межерер. — Конечно, все ужасно трагично, но ирония тоже какая-то трагическая, я даже не представляла, что ирония такая бывает. Вы, конечно, знаете, что все случилось из-за пари, которое они заключили с мужем, и что он проспорил ей коробку шоколада, а если бы этого не было, сэр Юстас сам бы съел эти конфеты и отправился бы на тот свет, а он, все говорят, такая личность, что туда ему и дорога. Знаете, мистер Шерингэм, — миссис Веррекер-ле-Межерер перешла на шепот и опасливо, как конспиратор, огляделась по сторонам, — я никому этого не говорила, говорю только вам, потому что знаю, вы это оцените. Вы ведь тоже понимаете, что такое ирония, правда?

— Обожаю иронию, — автоматически ответил Роджер. — Дальше?

— Так вот: Джоан его обманула!

— Что вы имеете в виду? — спросил Роджер, не понимая.

Миссис Веррекер-ле-Межерер видела, что сообщила нечто сенсационное, и не могла скрыть своего удовольствия.