Дело покойного штурмана

Хоар начинал морскую жизнь в подобных помещениях — порой меньшего, порой большего размера, но всегда зловонных, скученных и темных. Четыре узкие занавешенные койки и столько же гамаков заполняли большую часть пространства. Рундуки одних обитателей кокпита служили сиденьями, а других столом. Перед боем, как Хоару было хорошо известно, лишняя мебель удалялась, и помещение переходило в руки хирурга и служило госпиталем, куда санитары стаскивали раненых и откуда выносили ампутированные конечности их бывших владельцев. В данный момент на самодельном столе были разбросаны хирургические инструменты — зонды, ретракторы, пилы, несколько скальпелей и специфический предмет, напоминающий тиски, о котором Хоар знал, что он применяется при трепанации. Сбоку на столе стоял небольшой открытый пустой ящик. Очевидно, мистера  Граймса оторвали от инвентаризации инструментов перед выходом в море.  

Хоар сдвинул инструменты в сторону. Они были грязными, неприглядными, и он не желал иметь их перед глазами. Он не хотел, чтобы что-то отвлекало его: он был — условно говоря — снова в море. Очередной раз он пожалел, что не устоял перед своим любопытством и не оставил доктора Данворти кричать в темноте до хрипоты.

— Как я понимаю, — прошептал он, — вы были на берегу и вернулись на борт прошлым вечером. Прошу рассказать мне, где вы были, кого видели и что вы там делали.

По словам казначея, его пребывание на берегу было вполне банальным. Он договорился о поставке перед отходом кое-каких товаров для судовой баталерки — матросской одежды и мелочей для ее ремонта, небольшого количества высококачественного табака для офицеров, жидкого мыла и дешевого чая.

Первый вечер Гэймидж провел за вистом в доме одного респектабельного шипчандлера, а потом прикорнул в углу гостиной хозяина. На следующий день все повторилось.

— А вечер субботы?

Взгляд мистера Гэймиджа устремился к темным уголкам кокпита:

— Я развлекался неким частным образом, сэр.

Хоар настаивал:

— Это была ваша последняя ночь на берегу, чем вы занимались?

Казначей широко улыбнулся:

— Должен ли я уточнять это коллеге-офицеру?

Очевидно, мистер Гэймидж провел свою последнюю ночь на берегу в одном из заведений типа «Еще один разочек», которые предоставляли сексуальные утехи на любой вкус и были любимы пожилыми членами флотского сообщества города. Из-за своего имени Хоар был чувствителен к темам сексуальной перверсии, поэтому он не стал затрагивать этот вопрос.

Далее Гэймидж сказал, что в этот вечер он впервые увидел на берегу мистера Бленкирона и мистера Фоллоуса. Ребята были уже солидно под хмельком. Нет, он не стал подходить к ним: в конце концов, они еще сущие дети, и мистер Гэймидж предоставил им возможность самостоятельно предаваться разврату.

Это заинтересовало Хоара, и он потребовал подробностей. Ему показалось, что казначей не прочь посплетничать.

— У меня сложилось впечатление, что их — э-э-э — поведение в — э-э-э — конфиденциальных делах не соответствует традициям нашей службы, — осторожно сформулировал Гэймидж.

— Попрошу вас выразиться более конкретно, сэр, — прошептал Хоар.

— Я имею в виду грех Онана, сэр. И — хуже того — другую мерзость, ту, которая упомянута в военно-дисциплинарных артикулах.

Хоар заподозрил мистера Гэймиджа в том, что он был больше огорчен не любительской деятельностью юных джентльменов, а своим неучастием в их шалостях. Он уже было решил отпустить казначея, как в голову ему пришел еще один вопрос, который мог быть небесполезным.

— Что за человек был мистер Трегаллен? — спросил он. 

Мистер Геймидж поколебался.

— Хороший моряк — лучше не придумаешь. В вопросах навигации он был не хуже капитана. Фактически именно он обучал наших юных джентльменов, и я слышал от них самих, что он был суровым учителем. Осторожный моряк к тому же — он был готов убирать паруса раньше, чем другие офицеры сочтут нужным. Так я слышал. Самоучка, я уверен, так как знаю, что в семидесятых он был рядовым матросом.

— А его личные качества?

Казначей снова замялся.

— Он любил делать ставки, нетерпеливый в получении денег и медлительный в отдаче. Я не имел дела с ним. Одним словом, он был лжецом. Он делал необоснованные обвинения и не одному человеку загубил карьеру. Можете поговорить о нем с Мак-Тавишем или Граймсом.

— Я так и сделаю, мистер Гэймидж, — сказал Хоар, отпуская казначея. — Будьте любезны позвать мистера Граймса.

Уже в дверях Гэймидж обернулся:

— Я рад, что этот мерзавец мертв, мистер Хоар.

Едва усевшись напротив Хоара, Граймс хлопнул ладонью по самодельному столу.

— Кто-то копался в моих инструментах. Никто не имеет права прикасаться к ним.

— Это я сдвинул ваши инструменты, — прошептал Хоар. — Они мне мешали. Кроме того, на них неприятно смотреть, и я убрал их с глаз долой. Почему бы вам не почистить их?

— Чистить инструменты? — расхохотался Граймс с плохо скрываемым презрением. — Каждый толковый хирург знает, что нельзя их чистить: чистка удаляет защитную пленку крови. Чистить, надо же!