Дело принципа

— Это наш дом, — сказала я. — Вернее, съемный. Мы снимаем квартиру во втором этаже. Сначала хотели в бельэтаже, но тут бельэтаж низковат, вы же видите. Сами подумайте, какой интерес выглядывать в окно и видеть крыши карет и шляпы кучеров! Так сказал папа, и я с ним полностью согласна. Да, бельэтаж оказался низковат, к сожалению. Но дом хорош. Слава богу, точно такой же апартамент сдавался этажом выше. Вот там мы и живем.

Старик похвалил наш выбор и окольным манером поинтересовался, богат ли мой отец и вообще кто мы такие. То есть сказал, что мы наверняка знатны и богаты, и посмотрел на меня искоса.

— Не особенно, — сказала я. — Мы не герцоги, не графы, не банкиры и не магнаты. Но тем не менее в деньгах не нуждаемся и ни перед кем не шаркаем шляпой по мостовой, фигурально выражаясь. Не торчим ни в чьих передних. Мой папа — землевладелец и дворянин. Дедушка тоже. И так далее. — Я опустила бинокль, он повис на ремешке у меня на шее. — Наш род берет начало… Фу, да какая разница, от кого он берет начало? Мы вообще-то живем в деревне. Двести десять верст к северо-востоку, — и я махнула рукой в сторону, чуть левее. — Меня зовут Адальберта-Станислава Тальницки унд фон Мерзебург. К сожалению, у меня нет с собой визитки.

— Очень приятно! — сказал старик. — А у меня как раз есть визитка…

Он расстегнул пальто и достал бумажник из внутреннего кармана.

— Не трудитесь, — сказала я. — Зачем мне знать ваше имя?

— Но вы же назвали свое, — возразил он.

— Вы все равно его забудете! — засмеялась я.

Старик подмигнул и сказал, что воры часто смотрят в бинокль на окна.

Я даже ногой топнула.

— Мой папа — дворянин и богатый человек, повторяю! Вы решили, что я воровка?

— О, нет! — Старик прижал руку к сердцу. — Ничуть, милая барышня. Миллион извинений!

Но отвязаться от воров с биноклями он не мог.

— Особенно часто это бывает по вечерам, — говорил он. — Воры с биноклями выходят на охоту, когда в домах зажигаются люстры и лампы. Воры высматривают, что висит на стенах. У нас в Штефанбурге, — говорил старик, — очень много богатых домов, но вот что самое интересное! Самое интересное и даже невероятное — что даже в небогатых квартирах, в скромных квартирах совсем обыкновенных, заурядных людей на стенах висят замечательные картины, драгоценные картины…

— Отчего так? — удивилась я.

— Если барышня соблаговолит пойти со мною выпить кофе со сливками и съесть пирожное в ближайшей кофейне — вот она, вот, на углу, видите, кофейня «Трианон», — то я расскажу барышне, откуда у простых обывателей Штефанбурга на стенах вдруг попадаются истинные шедевры великих мастеров прошлого. О, вы еще не знаете, что за город Штефанбург, сколько здесь тайн хоронится в каждом доме… Да и в каждом сердце! Пойдемте, выпьем кофе.

— Ну да! А потом барышню найдут в парке, в сухом пруду, забросанную листвой и ветками, зверски убитую и объеденную бродячими кошками? Да? — закричала я, отступив на два шага и доставая из кармана своего бархатного пальто бронзовый разрезальный нож для книг с перламутровой ручкой и узорами на лезвии (если только можно назвать лезвием эту тупую округлую пластину). — Прочь, престарелый маниак! Или я кликну дворника! Дворника мы привезли с собою, он каминную кочергу завязывает узлом. Игнатий! Игнатий! — но я звала нарочно негромко, и старик это понял.

Он расплылся в льстивой и отчасти сладострастной улыбке:

— О, я вижу настоящую степную помещицу! Настоящую сельскую госпожу! Барышня, не надо ходить со мной в кафе, вы можете постоять здесь, а я велю принести столик прямо сюда. Столик, два стула, два пледа и две жаровни, угодно ли? И, конечно, кофе.

— Угодно, — сказала я. — И пирожное. Эклер с коричневым кремом и клубничным соусом. Кофе без сливок. Некрепкий. Поздний час, господин… Как вас?

— Вы же сами отказались узнать мое имя!

Я пожала плечами. Он рассмеялся и замахал рукой.

Швейцар, стоявший у дверей кофейни «Трианон», заметил его, кивнул, повернулся, отворил дверь и махнул рукой кому-то внутри. Через полминуты на пороге появился официант. Старик что-то показал ему движениями ладоней и пальцев — было похоже на жесты, которыми разговаривают глухонемые.

Еще через полминуты на тротуаре уже стоял маленький круглый столик, два легких стула с подлокотниками — два полукресла, собственно говоря, одно против другого — и две жаровни, тоже одна против другой, так что по обе стороны каждого кресла, получилось, стояли бронзовые треножники с медными тарелками, прикрытыми дырчатыми полушариями, источавшими жар и легчайший дымок яблоневого угля.

— Весьма кстати, — сказала я, усаживаясь в кресло и подставляя плечи пледу, который на меня накидывал официант. — Холодает.

— Значит, вы приезжаете в Штефанбург на зимние месяцы?

— На оперный сезон, — сказала я.

— О! — сказал он. — Абонируете ложу?

— Именно. А вы бываете в опере?

— Нет, дорогая барышня… простите, я запамятовал ваше имя, Альбертина…

— Я же сказала — забудете! Вот и забыли! Вот и отлично! Отчего же вы не ходите в оперу? Вам скучно, у вас нет своей компании, своего круга? Или, — я перешла на шепот, — дороговато?