Дело принципа

Я обернулась. За моей спиной стоял папа. Мы с ним были в церкви вдвоем, но он не стал подходить к руке после проповеди и вышел наружу и вот теперь вернулся.

— Ты подслушиваешь? — сказала я.

— Полагаю, речь не идет о тайне исповеди? Или идет? — усмехнулся он.

— При чем тут! — сказала я. — Послушайте, батюшка, но дело даже не в том, что распятие на кресте не самая жестокая казнь из римского, если можно так выразиться, ассортимента… Дело в другом! — И я замолчала, ожидая, что священник нетерпеливо спросит меня, в чем же дело.

Но он молчал.

— Дело совсем, совсем в другом! — И я загадочно покрутила пальцем в воздухе.

Священник молчал, и у него опять начали туманиться глаза. Наверное, он опять молился в уме.

— Так в чем же дело? — спросил папа.

— А дело в том, что Спаситель наш Иисус Христос — он же был Бог! — воскликнула я. — Он, пардон, был и есть Бог, как сказано в Символе веры! Бог от Бога, сущий прежде всех веков! Так? А раз он сам был Бог, то он прекрасно знал, что воскреснет на третий день! Так что он вполне мог немножко потерпеть. Знаете, батюшка, — я перешла на доверительный и отчасти домашний тон, — мне полтора месяца назад вскрывали нарыв на локте, что-то там нагноилось, больно было страшно, папа послал за хирургом, приехал такой очень обходительный господин, расстелил простынку, побрызгал сулемой, впрыснул новокаин, а когда достал инструменты, я чуть не умерла со страху, такие ножики, и сейчас меня будут резать прямо по живому, но доктор сказал мне:

«Клянусь вам, барышня. Вам сейчас будет больно. Через два часа, когда отойдет заморозка, еще больнее. Но уже вечером станет легче. Утром еще легче. А на третий день вы, клянусь вам своей профессиональной честью, на третий день вы вообще все забудете. Я буду вам резать вашу бедную ручку, а вы, прошу вас, думайте, что будет на третий день, всего на третий день!» Вы знаете, все было точно так, как он сказал! Надо было только потерпеть! Так что и Спасителю надо было всего лишь потерпеть! Что страшного — потерпеть? Даже я смогла, а я просто девочка. А он — все-таки Бог, вы понимаете? Или вы думаете, он в пятницу еще не знал, что воскреснет в воскресенье? А? Знал или не знал?

— Заберите ее, — сказал священник папе осипшим голосом. — Уведите ее из храма.

— Сию минуту, — сказал папа.

Священник что-то прошептал ему на ухо. Папа пожал плечами, взял меня за руку, и мы вышли.

— Прекрасно помню! — сказала я весело.

— Ну и что же в этом хорошего? — спросил папа.

Я обняла его обеими руками за шею, поцеловала и сказала, гулко на «о», передразнивая нашего священника:

— Господь даровал мне испытующий разум! А вот что хорошего во втором этаже по сравнению с бельэтажем — я так и не поняла. Или просто бельэтаж был занят и осталась только квартира на втором этаже?

— Слишком он у тебя испытующий, — рассмеялся папа. — Разум твой девчоночий.

Он не больно щелкнул меня пальцем по лбу.

— Мне уже четырнадцать лет, сударь, — сказала я. — Через два года под венец.

— Интересные дела, — сказал папа. — Ну-ка, ну-ка, если можно, поподробней!

— Подробностей не будет.

— Это еще почему? — возмутился и даже, кажется, испугался папа. — Ну-ка давай, давай, выкладывай!

— Папочка, — сказала я, — сколько раз повторять?

Я просто рассуждаю. В принципе. По всем правилам.

В шестнадцать лет девица должна выйти замуж.

Я это произнесла с особым напором и смыслом.

Мне очень важно было повторить это самой себе.

Потому что года через два после приключения с Гретой Мюллер (помните, как я нашла ее волос у себя в постели и потом заставила ее кое-что мне показать?) эта самая Грета вдруг поймала меня во дворе. Осень была, середина сентября, и мы собирались в очередной раз ехать в Штефанбург на зиму.

Ах да! Это было именно тогда, в тот самый год, когда мы расстались с госпожой Антонеску. Ну конечно! Когда мы решали, брать ли мне горничную из здешних или искать ее в Штефанбурге. Вот тогда-то — то есть за месяц до вот этого моего разговора с папой, — вот тогда-то и случился наш разговор с Гретой. Она поймала меня во дворе и сказала:

— Дорогая барышня! Тут говорят, что вы гувернантку рассчитываете.

— Верно, — ответила я. — Кто говорит?

— Все говорят, люди говорят, — сказала Грета.

Мы стояли друг против друга на заднем дворе возле той самой лавочки. Я не помню, зачем я вышла во двор, как я там оказалась. Наверное, что-то хотела попросить у поваров напрямую, без церемоний. Грета смотрела на меня очень напряженно, как будто не решаясь что-то сказать или сделать.