Дело пропавшей балерины

Он ведь подловил Щербака на вранье еще тогда, когда тот ворвался к нему в дом и пытался изображать из себя ухажера, переживающего за судьбу пропавшей девушки. Если бы он… Если Тарас Адамович когда-нибудь засядет за мемуары, то, вероятно, будет писать нечто подобное витиеватым фразам фон Ланге, мол, как жаль, что я не арестовал его тут же, с места в карьер. И отгонял навязчивые мысли традиционным: «Ты уже не полицейский. Частное лицо никого не может арестовать». Но тогда, тогда Марьяна, возможно, была бы жива.

Ярослав Корчинский отвечал на вопросы бесцветным голосом. Наверное, не слишком верил в то, что его все же арестовали. Первые два похищения не привлекли ничьего внимания, поэтому он был уверен, что третье также сойдет им с рук. О том, что случилось с Марьяной, он не говорил до тех пор, пока его сообщник не дал подробных показаний о том вечере.

— Я не знаю, как она сбежала, — говорил Олег Щербак, — не могу понять. Дверь запиралась на замок, открыть его можно было только снаружи.

На его вопрос ответил Корчинский. Тарас Адамович объяснил Щербаку:

— Он выпустил ее. Кажется, он считал это игрой. Девушка вышла из заточения на свободу… Корчинский надеялся, что Марьяна отблагодарит его за освобождение.

— А она?

— Оттолкнула его, попыталась убежать. Расскажите то, что вы видели.

— Я… Я испугался или просто… оцепенел. Марьяна куда-то бежала. Платье на ней было разорвано, я тогда не понял, почему. Она была в слезах. Кричала, что приведет сюда полицию. Я остался на месте, он побежал за ней. Сказал, что вернет ее. Я боялся, что ее крики услышат, хотя соседние дома были далеко. Я не могу точно сказать, сколько времени прошло. Говорил себе, что нужно спуститься вниз — проверить остальных девушек, но не мог шевельнуться. А потом…

— Он вернулся?

— Он нес ее на руках. Я подумал, что она потеряла сознание. Я хотел верить в то, что она потеряла сознание. Но потом я увидел кровь на голове. Он сказал, что она упала и ударилась о камень.

— Вы хотели в это верить?

— Да. Очень хотел. И поверил.

Вера Томашевич дополнила протоколы и отчеты подробностями о своем похищении и пребывании в подвале. Девушка говорила холодно, без лишних эмоциональных возгласов, просто излагала факты, иногда дополняя их собственными предположениями. Тарас Адамович даже подумал, что совсем иначе представлял себе балерину, любимицу Брониславы Нижинской. От Веры веяло тревожным предчувствием, она выбирала для себя темные платья, подчеркивавшие бледный овал ее лица. К ним не подходила брошка с ярким георгином, но она больше и не носила ее.

В доме старого друга Сильвестра Григорьевича тепло и уютно. Вероятно, Марта сейчас угощает девушек свежими пирожками — она пекла их с самыми невероятными начинками. Тарас Адамович предпочитал айвовую. Теперь можно возобновить переписку с Сильвестром Григорьевичем, завершить так внезапно оборвавшуюся партию. Сказать что-нибудь теплое, что подбодрило бы шахматного партнера — так как Сильвестр Григорьевич может чувствовать себя неловко после последнего столь категоричного письма о том, что партия откладывается. Рудой отвлек его от размышлений:

— Тарас Адамович…

Что-то в его тоне расшевелило усыпленное в глубине сознания подозрение.

— Ты же не хочешь сказать… — начал бывший следователь.

Заведующий агентурой по розыску грузов при Управлении Юго-Западной железной дороги Георгий Рудой утвердительно кивнул:

— Как раз хочу.

— Я больше не следователь.

— Ага, еще вспомни сейчас о саде и огороде, — улыбнулся бывший начальник сыскной части.

— Вспомню. Тем более я не самый лучший следователь для работы на железной дороге.

— Вот это как раз и хорошо, потому что я буду говорить с тобой не о железной дороге. На железной дороге я как-нибудь и сам справлюсь, — он решительно сдвинул рюмки и плеснул в них хмельного меда. — Что касается сада и огорода, тут все просто, Тарас Адамович: приближается зима.

— Появится возможность навести порядок в бумагах, продолжить прерванные партии.

— Ты же говорил, у тебя секретарша.

— Я нашел ее сестру, думаю, Мира Томашевич…

Рудой махнул рукой:

— Думаю, Мира Томашевич подписала контракт — ты слишком педантичен, чтобы договариваться на словах. Уверен, там нет точной даты окончания ее работы. И осмелюсь предположить — девушка с радостью согласится помогать тебе с бумажной работой, если ты вдруг возьмешься за другое расследование. Или я ошибаюсь?

Вряд ли он ошибался. Георгий Рудой внимательно смотрел на бывшего коллегу. Тарас Адамович сказал:

— В чем суть дела?

— А вот тут, Тарас Адамович, вынужден предупредить: охотно расскажу тебе, и все-таки я уверен, что, выслушав мой рассказ, ты не сможешь отказаться. Предлагаю тебе еще раз все хорошенько взвесить. Если и впрямь захочешь узнать — приходи, и, что тут говорить — я лишу тебя права на незнание. Самое страшное преступление — так он сказал? Это и в самом деле самое страшное преступление.