Дело пропавшей балерины

Чай был выпит. Девушка отставила чашку с одиноким листочком мяты, прилипшим на донышке. Интимный театр — это где-то на Крещатике? Тарас Адамович не слишком интересовался богемной жизнью Киева. Изредка мог провести вечер в Опере, однако в последнее время предпочитал домашний уют, партии в шахматы с далекими партнерами или размеренный труд в саду. Здесь тишину могли нарушить разве что звонкие голоса соседских ребятишек, слетавшихся на лакомства, — смаковать вареньем, приготовленным по новым рецептам. Мальчишки были дегустаторами строгими: анализировали его поиски, улавливали малейшие оттенки вкусов, давали советы, пересыпая их собственными либо придуманными историями и смехом, а потом так же быстро разлетались, оставляя хозяина с новыми идеями для экспериментов. С ними было легко и весело. Они не требовали от него разыскивать сестер-балерин. Не пронизывали болезненным взглядом синих глаз. Не говорили дрожащим голосом «бывших следователей не бывает». Бывают. Мосье Лефевр — тоже бывший следователь. C’est magnifique он писал не только о балете или мазагране, но и о своем решении уйти из полиции.

Тарас Адамович устало прикрыл глаза, вспоминая свой последний день на службе. Его поздравляли, с ним прощались. Даже вручили именные часы, хотя гравер и ошибся, выгравировав вместо «Галушко» — «Галушка». Тарас Адамович не обиделся, но часы не носил, спрятав их подальше в ящик стола.

А вскоре и сам он укрылся от городской киевской суеты в своем доме-крепости, со всех сторон окруженном надежными стенами из роскошных яблонь. Обустраивал глубокий, выкопанный еще дедом подвал, возделывал огород и сад. Консервировал томаты даже тогда, когда в сентябре 1911-го прозвучал выстрел в Оперном театре — прошел всего год, как следователь Галушко оставил службу. Театры… Ох уж эти театры.

— Вы не поможете мне, — не спросила — констатировала девушка.

Что тут скажешь?

— Бывшие следователи бывают, Мира. Один из них перед вами.

Она медленно покачала головой.

— Мне не помогут в полиции.

— Я могу дать вам имена следователей сыскной части…

— Не надо, — горько бросила она.

Краем глаза он вновь увидел ворону, внимательно наблюдавшую за ними с дерева.

Девушка встала из-за стола.

— Письмо, — сказала она, доставая из сумочки бумажный прямоугольник. Положила на стол. — Сильвестр Григорьевич просил вам передать.

— Благодарю, — спокойно молвил хозяин.

— Понимаете, — вдруг сказала она, — я вошла в гримерную всего через несколько минут после того, как Вера закончила свое выступление, однако там ее не было… — казалось, что девушка вот-вот заплачет, но она сдержалась.

Слишком много вопросов. Нужно было бы для начала изучить помещение театра, расспросить возможных свидетелей, поговорить с балеринами. Все они frivole, но должны знать, с кем могла встречаться Вера Томашевич. В городе много иностранцев, беженцев. Город, благоухающий яблоками и звенящий трамваями даже по ночам: тогда они возят раненых и грузы для армии.

И вот перед ним на столе два письма — незаконченные партии. Во дворе — корзины с яблоками, над которыми кружит целое полчище ос. В воздухе — паутина бабьего лета и теплые солнечные лучи. В такую киевскую осень хочется слушать романсы из старого граммофона на веранде и нарезать фрукты тоненькими ломтиками. Упорядочить коллекцию открыток — он совсем ее забросил в горячую пору сбора урожая.

Тарас Адамович взял со стола конверт и сказал:

— Подождите.

Оставив Мирославу на веранде, он вернулся в дом, что-то быстро написал на листе бумаги и вынес его гостье. Девушка сидела так же, как он ее оставил: прямая спина, чуть наклоненная вперед голова, напряженное лицо.

— Держите, — протянул ей письмо.

— Что это? — спросила тихонько она.

— Фамилии следователей. Не бывших. Они сейчас работают в сыскной части, это хорошие следователи.

Она молча взяла бумажку, поднялась. Скользнула взглядом по его лицу, кивнула.

— Благодарю, — сказала резко, будто с обидой. Развернулась и замерла на краешке веранды.

— Это хорошие следователи, — убежденно повторил он.

— Но не самые лучшие, — ответила она и пошла по дорожке к выходу. Снова зазвенел трамвай, ему в ответ каркнула ворона, а затем скрипнула калитка. Сестра исчезнувшей балерины растаяла за забором в теплом воздухе послеполуденной поры.

Тарас Адамович опустился в кресло, аккуратно вскрыл ножом конверт второго письма. Это не в его правилах — открывать следующее письмо, не прочитав предыдущее, но он хотел скорее увидеть объяснения от старого приятеля. Сильвестр Григорьевич должен был как-то оправдать свой опрометчивый поступок.

Открыл письмо и замер. В то же мгновение почувствовал жар в руке, посмотрел на нее и согнал ужалившую его нахальную осу.

Еще раз посмотрел на письмо. Пять предложений. Всего пять предложений от того, кто обычно столь многоречив в своих посланиях! Приветствие. Прощание. А между ними — никаких оправданий или извинений.