Дело пропавшей балерины

— Я должен был бы догадаться, что это была игра. Должен был бы. Он стучал в дверь так, как будто на первом этаже был пожар. Когда я отворил, то не собирался впускать его — от него так разило перегаром, что я еле устоял на ногах. Но… Он говорил почти умоляюще. Что-то о том, что хочет увидеть Веру, хотя бы один раз. Я впустил его. Мы пили до утра — он принес неплохое шампанское, я даже вздохнул с облегчением — не люблю варварский алкоголь, — он пожал плечами. — Однако потом он достал бутылку водки. Дальше — воспоминания слишком отрывочны, — Щербак скривился.

Тарас Адамович слушал и наблюдал. Менчиц скосил взгляд на Миру, снова посмотрел на Щербака, его взгляд стал холодным. Художник продолжал:

— Говорили о балете. Мне казалось, что он понимает меня. Он снова попросил продать картину с изображением Веры. Я отказался наотрез: тоже уже был немного пьян — не боялся, что он будет буянить. Но он не буянил, напротив, был спокойным и очень грустным. Мы выпили еще две бутылки из моих запасов, затем он спросил о других картинах. Я показал те, что имел. Наивный, — художник улыбнулся.

Тарас Адамович спросил:

— И какие вы ему картины показали?

— Несколько натюрмортов, Софию Киевскую. Он качал головой и говорил: «Не то». Спросил, нет ли у меня больше картин с балеринами. Мол, если не могу продать «Веру», то хотя бы портрет какой-нибудь другой балерины — она бы напоминала ему о Вере Томашевич. Я показал.

— Что было дальше? — спросил бывший следователь.

— Он рассказывал о Вере, о том, какая она невероятная. Вы же слышали об ее музыкальном слухе?

— Да.

— А о том, что она могла бы танцевать Одетту-Одиллию? Он говорил, что хотел бы увидеть ее в роли лебедя. Я продал ему картины… Я должен был догадаться, — Щербак посмотрел на Тараса Адамовича.

— Да. Мы нашли информацию о двух пропавших балеринах, Бронислава Нижинская опознала их на тех картинах. Это дало нам основание получить ордер на обыск вашей квартиры. Кроме Веры вы похитили еще двух — Наталью и Машер.

— Марьяну. Она любила, когда ее называли Марьяной. Мечтала о Париже. В Париже сейчас очень популярны русские балерины.

Холодом повеяло от его последней фразы, Тарас Адамович помрачнел. Мира не сразу поняла, почему странное ощущение тревоги вдруг появилось откуда-то, будто из-за плеча Щербака, застыла, пытаясь понять.

— Марьяна мертва, — сказал Тарас Адамович.

Щербак вздрогнул, посмотрел ему в глаза, кивнул:

— В последнее время я очень невнимателен. Оговорился…

— Да, вы о ней говорите в прошедшем времени.

— Мне жаль, — он коснулся рукой виска, — так вышло.

— Тарас Адамович… — начал Менчиц.

— Нет, рановато, — остановил его бывший следователь.

— За дверью полиция? — заинтересованно спросил Щербак.

— Да.

— Почему же вы не позовете их?

— Хотим выслушать историю до конца.

— А если я откажусь дальше ее рассказывать? — лукаво спросил художник.

— Почему же? Уверен, она интересна, и вам есть чем нас удивить.

— Вы мне льстите. Тем более, что я не знаю с чего начать.

— Рассказывайте по порядку. Например, начните с того, за что так ненавидите Вацлава Нижинского и его сестру.

Древний город скатертью простирался перед ними. Александр Мурашко открыл здесь свой Парнас. Его ученик и коллега Олег Щербак рассказал им здесь о том, как похищал киевских балерин. Вера слушала с надеждой. Менчиц — с чувством отвращения, которое даже не пытался скрыть. Бывший следователь, который видел в своей жизни много похитителей и убийц, — с тихой печалью в глубине внимательных глаз.

Если бы Георгий Рудой захотел отнести Олега Щербака к какой-то группе преступников, смог ли бы он классифицировать его? Как знать. Мир дрожит и трепещет — так сказала ему Бронислава Нижинская. Порождает новых преступников. Не тех, которые руководствуются мотивами выгоды или мести. Ведь не месть и не выгода вынудили Олега Щербака прийти в Интимный театр в один из последних августовских дней. Лето заканчивалось, он считал, что сможет удержать его, если будет действовать решительно.

XXVIII Спаситель

Нижинская грустно улыбалась не ему — своему изображению на стекле в библиотеке Александры Экстер.

— Знаете, — сказала она Тарасу Адамовичу, — в то время, когда наша мама избрала судьбу танцовщицы, это было не слишком престижно. Скорее считалось, что таким образом девушка губит себя. Однако именно в балетной труппе она встретила нашего отца, Томаша, короля прыжков. Вацлав, наверное, прыгает сейчас так, как прыгал отец. Он был на пять лет моложе мамы, поэтому она не сразу дала согласие на брак. Они танцевали в провинциальных балетных труппах вместе — Томаш и Элеонора, но неукротимый характер отца звал его на сцену цирка — он начал ставить акробатические трюки. В конце концов, они очутились в Киеве, стали выступать в цирке Крутикова. В этом городе и родился Вацлав.